Из книги: Iggy Pop. I Need More.
The Stooges and other Stories by Iggy Pop
with Anne Wehrer. N.Y. 1982

Вольный перевод с американского: А.Герасимовой

Разыскивается за убийство

Да, во времена Stooges со мной происходило много дурацкого. Как-то раз ночь напролет протрескались кокаином с нашим роуд-менеджером Джоном Адамсом. Забавный был парень. Наркоман, в общем-то. На самом деле тогда, в 1970-м, группа начала распадаться. Я жил на 26-м этаже, в комнате 26-G, в точности как размер иголки, которой мы пользовались. На 26-м этаже небоскреба, единственного на весь городок Анн Арбор, штат Мичиган. Вот там-то я и жил - пришлось. Я же певец, фронтмен, как тут не жить на самом верху. Нам бы всем жить на самом верху.
Короче, сижу я там всю ночь на кокаине, уже рассвет начался. Из окна видно весь город, и мы с Джоном смотрим, как потихонечку наступает день, и по улицам начинают кружить полицейские машины - сначала две, потом четыре, потом шесть - как будто бредень тянут. Они тянут, а мы наблюдаем. У нас, у меня и Stooges, всегда были странные отношения с властью, с полицией, своего рода любовь-ненависть. Сидим наблюдаем, так? И думаем: ишь ты! Думаем: ты смотри! Кого-то ловят. Интересно, кого они ловят, трали-вали и тому подобное. На кого тут облава?
А не спал я еще отчасти потому, что банки открываются только в девять, а мне надо было обналичить чек в банке напротив, мне часто приходилось с этим банком иметь дело, потому что в роке много быстрых денег, особенно в случае со мной. Тогда все было иначе, никаких туров - мы играли по выходным. Играли свою дикую музыку, нас приглашали, нам платили, никакого менеджмента, никаких агентов. Был какой-то агент, но это так, одно название, раз, правда, выслал мне сто долларов на покрытие расходов, когда я первый раз лечился (метадон-гольф-валиум).
Тем временем кольцо сжимается, а мы с Джоном смотрим, а мне к девяти надо в банк, потому что я собираюсь забирать свое электропиано и ехать в Детройт на арендованной машине, то есть, в общем-то, на краденой - форд-галакси, который я взял на день, а катался месяц, так? То есть скорость, это было важно.
Спускаюсь я в банк, зрак размером с баскетбольный мяч. И в очень ТАКОМ состоянии, с длинными рукавами, стою в очереди. Стою себе в очереди в банк - землистого цвета паренек, весь ввалившийся, изможденный, зрачки огромные, длинные прямые каштановые волосы. Одет как все, в "левиса", рукав только, как всегда, длинный.
Стою, чтобы обналичить чек на 3000 баксов. Нервничаю: яркий солнечный свет, ну и вообще. НЕНАВИЖУ очереди, какие бы то ни было. Стою напряженный: ненавижу стоять среди обычных людей, особенно в каких-нибудь офисах и всяческих деловых помещениях. Вдруг слышу слева как будто стук копыт. Поворачиваюсь туда, в этот момент в банк влетают целенаправленной рысью два огромных, здоровых, накачанных мужика в дешевых костюмах, с короткой стрижкой. Раннее утро в банке, полно народу, толчея, и можете себе представить, они несутся ПРЯМО ко мне, прямо ко мне, поднимают меня в воздух - прямо в воздух поднимают, ни слова не говоря. И я ничего не говорю. Я совершенно растерялся. Подхватили меня и выбежали из банка, вынесли меня оттуда. Один живо открывает дверцу машины и швыряет меня на заднее сиденье.
Я буквально окаменел. Окаменел! Свыше всякого окаменения и ужаса. Все, думаю, концерт окончен. Поймали меня, короче. Я был уверен, что меня поймали, так? Я не представлял себе, что теперь будет, и начал сходить с ума. "Что я сделал? Что я сделал? В чем меня обвиняют?". Молчат.
Оказалось, искали убийцу. Так что в этот день я был арестован за убийство. Искали убийцу, а я в точности подходил по описанию. Хороший урок для молодого музыканта: нечего шляться в одиночку.
Короче, попадаю я в участок, так, причем они уже на полпути присмотрелись получше, сверили приметы со своими ребятами по рации и поняли, что обознались. Поняли, что обознались, и все-таки решили на всякий случай меня проверить.
В те времена, в середине шестидесятых и даже в семидесятые годы, Мичиган был воистину полицейским штатом. Я весь мир объездил, но такого фашизма, как там, нигде не видел, разве что в России.
Они вообще считали: весь город отдан нам на откуп, что хотим, то и делаем. Странно, потому что вообще-то Анн Арбор уже тогда, в шестидесятых, был довольно славным городком Среднего Запада, с довольно дружелюбным населением. Такое странное несоответствие: целый город мирных ребят, отданных на растерзание этим лунатикам.
Ну и, короче, они обнаруживают у меня дороги - ибо я был настолько глуп, что трескался в руку. И я был невероятно обдолбан и невероятно напуган. Телефон в доме stooges был отключен, а Джон отрубился, а у меня даже адвоката не было.
В результате они сказали, что отпустят меня, если я разрешу им обыскать свое помещение. Если бы я не разрешил, они закрыли бы меня на 72 часа, а это слишком долго для торчка. Как ни странно, я согласился.
Поехали ко мне: сержант, лейтенант и я. Ничего предосудительного не обнаружилось - только целая ку-ча метадона, машин, иголок и всякого хлама, разбросанного по полу.
Поскольку за вшей и прочее тому подобное не сажают - в те времена я был весьма неряшлив, личная гигиена не была моим сильным местом - то брать меня было, в общем-то, не за что, хотя они сказали, что материала хватает: метадон, шприцы и так далее, тем более рецепта не было.
Так что они обрабатывали меня часа два, чтобы я настучал на своих друзей и выдал кого-нибудь. И к концу дня я себе понравился, так как выяснил относительно себя одну вещь: а именно, что я ни на кого не могу настучать, чего бы это ни стоило. Я был уверен, что им ничего не стоит меня посадить. Только что Джон Синклер получил несколько лет за пару косяков, и, поймав меня, они получили бы продвижение по службе.
Но настучать на друга - это было свыше моих сил. В общем-то, это было самое важное для меня в моей группе, Stooges: дружба. По-моему, дружба как музыкальный стиль гораздо важнее, чем вот это вот - иг раем мы блюз или не блюз, и так далее. Мы были группой друзей. А менты, как выяснилось, блефовали.

Кое-что обо мне самом

Наверное, надо рассказать что-нибудь обо мне самом. Я ходил в институт (high school). К 20 годам у меня была своя группа, Stooges. Короче, я хотел петь в группе и сочинять песни, трали-вали и тому подобное.
Никто из нас не был хорошим музыкантом - я был хорошим барабанщиком, но это же не значит быть певцом, так? Все остальные играли в команде под названием "Dirty Shames" ("Грязные позоры"). Они играли под пластинки, то есть те ноты, которые знали. А которые не знали, те пропускали. "Грязные позоры" -ансамбль ОДНОНОТНОЙ САМБЫ.
Короче, мы создали группу и несколько месяцев нечего не делали, только болтали. На самом деле я подбивал парней на репетицию, принося травы или гашиша. Мы были молоды и только втягивались в курение, знаете, как нравилось.
Когда мы начали репетировать, была зима и я жил с родителями, потому что денег не было. По утрам я вставал и находил на столе два с полтиной доллара, оставленные мамой. Мы жили в поселке из вагончиков-прицепов, в пяти милях езды через весь город от Ронни и Скотти Эштонов - басиста и барабанщика. Десять миль на автобусе, а потом еще пешком. Я закутывался потеплее, клал в карман кропаль или немножко травы, что у меня там было. Очень серьезно относился к репетициям. Амбициозный был парень. Я всегда хотел быть только на самом верху, самым известным, самым знаменитым. Короче, полмили пешком сквозь снег до остановки, сорок минут на автобусе и еще десять минут до их дома.
Необходимо было начать играть в какое-нибудь такое время, похожее на утро, потому что в полчетвертого возвращалась с работы их мама, а она не разрешала громкой музыки. Ей отдохнуть хотелось после работы.
Но эти парни были самые разлентяйские поросята из всех малолетних преступников, так? Совершено избалованные, испорченные мамками - белый хлеб, шоколад и тому подобное. Один из них, Дэйв, так и испортился до смерти. Ужасно было. Он был слишком пьян, чтобы жить.
Проделав весь этот путь, я должен был исхитриться заставить их открыть, потому что они норовили дрыхнуть до полудня. Они спят, а я звоню, звоню, звоню. Приходилось брать садовый шланг и поливать окна, бросать камни, орать всякое, снежками кидаться. Наконец я попадал внутрь, и там приходилось будить их еще пару раз. Такие капризные - никак не желали просыпаться. Приходилось поставить им пару пластинок, чтобы привести в чувство. Потом стал заходить Дэйв, он жил неподалеку. Но в то время нас было всего трое: я, Ронни и Скотт.
Наконец около двух они уже были у меня в состоянии поиграть, и мы спускались в подвал. Спускались в подвал, выключали свет, и тут ребята по-настоящему серьезно сосредотачивались, чтобы выдать музыку - что-нибудь эдакое, фантастическое. Это были совершенно свободные, недисциплинированные, испорченные, преступные мальчишки, они отлично умели смотреть телевизор или мастырить произведения искусства, вроде коллажей из рекламных постеров и тому подобное. Ясное дело, кайф был необходимым условием - тогда еще только трава.
Они отлично умели мечтать и смотреть сны - то, в чем так силен мой пыльный Средний Запад. Затерянный мир. Отсюда вышло много революционных умов, с американского Среднего Запада. Пит Таунсенд хорошо об этом сказал. Он сказал: яркой личности на Среднем Западе должно быть трудно, это тебе не Лондон или Нью-Йорк, который все время по-новому вставляет, трется об тебя и стирает все иллюзии. В Нью-Йорке можно понять, кто ты есть, просто постепенно понимая, кто ты НЕ. Иллюзии пропадают. Если ты что-то хорошо умеешь, в большом городе найдутся тысячи людей, которые делают это лучше тебя; а на такой пыльной свалке, как Анн Арбор, штат Мичиган, мельчайший из гениев легко становится лучшим умом в округе - Суперменом в болоте.
И вот мы пытались репетировать, так, создавать группу, Stooges, в 1967 году. Спускались в подвал, никакого света, кроме рождественской гирлянды и какой-то еще лампы на полу, и я играл на гавайской гитаре особым способом, который я изобрел, чтобы издавать одновременно два звука, как самолет. Не знаю, как еще описать: похоже на звук самолета. Звук ранних Stooges, много позже ставший звуком ранних Sex Pistols. Короче, вот так я играл, а Рон играл на басу, а Скотти я научил играть на барабанах и сделал ему барабаны. Мы чувствовали, что надо бы купить ему настоящие, но я уже целый месяц проработал на двух работах: одна - подавать гамбургеры, колу и картошку-фри, а другая - на складе магазина уцененных пластинок в Анн Арборе, и этот месяц полностью исчерпал мои возможности. Я заработал на маленький усилитель Fen-der Princeton и еще на усилитель Kustom, который звучал говенно, но выглядел так, что я, как всякий ниггер-деревенщина, не мог устоять. После этого я обнаружил, что больше работать не в силах, так что пришлось обойтись без барабанов.
Так что я подобрал на помойке 55-галлоновые бензобаки и превратил их в барабаны. Скотти молотил по ним со всей дури: звучало громоподобно, как землетрясение. Еще мы расписали их непристойностями, вроде "сиськи" и "письки".
А спереди были нарисованы индийские символы любви и перерождения. (У Stooges, видите ли, было две стороны, одна из них совершенно дрянная, гадская, склонная к фашизму и насилию). И вот мы начинали играть - очень громко, очень быстро, не останавливаясь и варьируя темы. В то время это был чистый инструментал, как будто джаз сошел с ума. Очень североафриканский, племенной звук, при этом очень электрический.
Так мы играли минут десять. Потом все начинали хотеть опять укуриться. Через десять минут все начинали ныть: "Ой, фу, как мы устали". Но то, что мы вкладывали в эти десять минут, было настолько тотально, настолько первобытно-дико, что земля содрогалась, расступалась и поглощала презренную действительность.
Нас не заботило ни сочинение песен, ни чередование аккордов. Я ничем таким не интересовался, пока не пришло время записываться; подписав контракт, я решил, что хорошо бы научиться писать песни - ну и научился.
Музыка у нас была текучая, крайне концептуальная. У нас была всего одна песня, под названием "Взвинтись", или я менял название на "Приступ астмы", "Прощайте, раздолбаи" или не знаю там, "Иисус любит Stooges". Таким вот образом, трали-вали, все и начиналось.
Наконец мы решили, что нам необходим отдельный дом, где мы могли бы нормально репетировать, так? Иначе, как видите, время и деньги тратились впустую. И тогда появился этот дом в центре кампуса Мичиганского Университета. Прекрасный старый дом на улице-аллее, обсаженной деревьями. Через неделю кухня была заколочена. Это было типичное жилище рок-музыкантов, только мы не были рокерами. Мы вряд ли смогли бы сыграть что-нибудь из Чака Берри.
Дом - это было совсем другое дело. Мы продолжали искать свой звук. Мы не знали, с чего начать, пока не услышали Гарри Парча. Мы слушали пластинку Гарри Парча (если не знаете - поищите) с четырьмя-пятью друзьями, Рон скакал по дому, переодетый горбуном, устраивал полтергейст, мы подвывали Парчу, как привидения, веселились, запирали все двери, включали и выключали свет. Один парень, Крег Сазерленд, где-то нашел ЛСД, и мы попробовали. У него был неудачный трип, и он провел ночь в кустах. Еще у него была дорогая гитара, но играть на ней он не умел, и, бьюсь об заклад, до сих пор не умеет. Нас обвиняли в недружелюбности. Справедливо, но все хорошие команды стремятся жить замкнуто.
Мне всегда нравилось жить в мужской компании. Даже со своей командой в одном доме иногда хорошо. Когда хочется музыку поиграть или еще что, здорово, когда вокруг друзья, близкие отношения. Экономически удобно и вообще полезно.

Первый трах

Именно в этом доме я впервые трахнулся. К нам постоянно приходили девчонки, но лично я не трахался до двадцати лет. Так, потереться об кого-нибудь сквозь джинсы или за хорошую жопу подержаться было приятно, но трахаться я не хотел.
Была одна подруга, вообще-то это была подруга Чака, но она на меня глаз положила. Они вообще часто на меня поглядывали: барабанщик и вообще, думали: "Парень молодой, отчего не попробовать", знаете. А эта уже институт закончила, ей было 25, что мне тогда казалось крайней старостью. Когда тебе 20, думаешь: 25 - Бог мой, до чего древний возраст!
Так или иначе, она за мной ухлестывала. У нее был ребенок. Не знаю, не люблю я трахать девок, у которых есть ребенок. Не люблю и все. Неловко как-то рядом с ним находиться, и можно проникнуться тяжелой ревностью к этому ребенку.
Ну, у нее был довольно симпатичный ребенок. Вообще она была милая, приходила, жарила мне яичницу. Ухаживала, значит, за мной.
Она хотела, чтобы я ее трахнул. Однажды мы целовались и так далее у нее на диванчике, и она говорит: "Почему ты не хочешь пойти до конца?" Я обломался. Наконец как-то ночью в моей комнате - у меня была такая странная комната с маленьким балконом. Я там срал, на этом балкончике, и оставлял сохнуть. И вся мебель у меня в комнате, включая две одинарных кровати, шаталась и накренялась. Я сделал из всего этого лабиринт, так что нельзя было видеть дальше, чем на два-три фута в одном направлении. Своеобразная была комнатка. Короче, она меня укурила хорошей травой. Я тогда мало марихуаны курил, и она на меня сильно действовала.
Я только что тогда научился курить (сигареты и траву) и был страшно рад. У меня всегда была астма, и я не мог курить. Как-то раз иду по улице, и вдруг кто-то выпустил дым мне в лицо, дело было осенью, самый худший сезон для астматика. "О, дым, все, сейчас упаду!" - но ничего подобного не произошло. АГА! - подумал я. И немедленно начал курить по паре пачек "Кэмела" в день, что для меня было очень вредно, и по сей день у меня бывают приступы.
Мы были на балкончике - по случаю ее прихода я убрал все говно и вынес туда постель. "Это" оказалось несложно, и я даже не вполне понимал, что происходит. Каким-то образом она умудрилась все сделать сама. А потом я кончил. Дальше все было как во сне: я сел, не говоря ни слова, сорвался с места, сбежал по лестнице, прыгнул на ее велосипед и со страшной скоростью помчался прочь. Я был в таком вздрюченном состоянии, что повернул не туда и врезался в машину, перелетел через нее и приземлился на ноги.

Нам повезло

Однажды у нас был дом, этот деревенский дом, я часто о нем думаю. Знаете, я довольно чувствительный человек, хорошо воспитанный: в общем, я люблю людей, знаете, такой приличный юноша. С другой стороны, все, к чему прикасались Stooges, превращалось в говно. Мы разрушали дома с легкостью необычайной, как четверо яростных павианов. Мы же были хулиганы, так? В Stooges я был хулиганом, так? Но сам-то по себе я другой.
Так вот, этот дом, нам повезло с этим прекрасным белым домом, и он так помог нашей музыке. Мы достигли таких высот, что хоть помирай. Таких высот, что в конце концов никакая музыкальная индустрия не стала бы нас продюсировать. Это был большой старый прекрасный белый деревенский дом в двенадцать ком-нат, построенный стариком по фамилии мистер Бейлис - фермер Бейлис - построенный его собственными руками от фундамента до мебели. Он уже сильно разбогател, продавая по частям свою огромную ферму, сначала под школу, потом отдельным людям, потом под поселок вагончиков. Наш дом стоял на трех-четырех акрах земли, с прекрасным длинным садом и аллеей. Исключительный дом. Я так его любил. Он был почти весь сделан руками - паркетные полы, огромное витражное окно, чудесный пасторальный вид, прекрасные деревья в саду. Замечательный сад - вот что может сделать человек, когда работает с душой.
Я жил на чердаке - лучше не бывает. Высоко в воздухе среди ветвистых деревьев, два окна, создающие приятный сквозняк. Чердак был сделан из кедра, и у меня там была огромная, так называемая корабельная кровать, он сам ее сделал, с тонкими матрасами, и никаких простынь-наволочек. Только одна подушка, а также гитара и 50-ваттный гитарный усилитель - не то чтобы огромный, но для комнаты вполне приличный. Как рявкнет! В комнате был большой шкаф с замечательным зеркалом, также сделанный самим хозяином - он был отличный плотник - и все это я раскурочил, и, в общем, на третью неделю туалеты уже не работали, и так далее, и так далее.
А сам он иногда приходил. Никогда не забуду, как он приходил. Он очень любил свой дом. У него было чувство, что его как будто насильно заставили покинуть этот дом, несмотря на то, что он добровольно расстался с ним за деньги. Видимо, уже не имело смысла жить там, ведь он был уже не фермер и уже не молод. Это все его жена виновата - ну и кошмарный же у нее был парикмахер - это она свела нашего бедного старого благородного медведя по безжизненной тропе к безрадостным воротам. Прощай, солнечный свет; здравствуй, зоопарк. Переехал, небось, на какое-нибудь ранчо, без лестниц, по совету врача. Чем это лучше, чем в Сибирь по этапу? Он так любил свой дом. Дом пережил человека.
Он появлялся в самые неподходящие моменты, как привидение. Говорил что-нибудь вроде: "Привет, ребятки, не хотите ли морковочки или чего-нибудь, что я вырастил?" Но мы не были так добры к нему, как он того заслуживал. Мы все были в некоторой паранойе, потому что мы курили траву, так, а в то время в Мичигане это было целое дело. Стыд и позор, что трава встала на пути нашего отношения к этому человеку. Он так и не выгнал нас из этого дома. Старый фермер Бейлис был пятым Stooge'м.
Наконец, вскоре после того как мы распались в 1970 году, дом снесли. Теперь там шоссе - Eisenhower Parkway. Где-то там лежит его жизнь. Фермы больше нет, но я остался свидетелем.
В том доме бывали хорошие репетиции. Однажды приехала пожить Нико. Она была очень милая, и некоторое время мы с ней дружили как мальчик и девочка. Я сказал ей, что собираюсь в Мичиган к своей команде - им-то, мичиганским парням, никогда не было особого интереса уезжать далеко от Детройта - а она говорит: "Джимми, я поеду с тобой". Так и сказала. А я подумал: "Такая продвинутая дама, и вдруг поедет со мной зачем? Она, наверное, псих". Так оно и было, и я обязан ей целым миром. Она меня многому научила насчет, well you know, I'd never licked pussy before. Мне очень нравилось заниматься с ней сексом. И еще она научила меня всему, что касается вина, настоящего вина.
Когда мы репетировали, она всегда сидела, слушала и радовалась - приятно, когда кому-то нравится то, что ты делаешь - она была замечательным слушателем. Еще она пыталась готовить нам еду. Каждый день варила коричневый рис и иногда подавала свежие фрукты, но в основном коричневый рис с овощами. Старалась для нас. Варила в кастрюле коричневый рис и бросала туда овощи, и там всегда было столько перца и острого соуса, что никто не мог это есть. Но она старалась.

Stooges

Итак, я расскажу о своей первой группе. Начнем с Дэйва, Дэйва Александера. Он у нас стал играть на басу. Это был приятель из того же квартала, друг Скотта Эштона, барабанщика. Он был весь какой-то пунцовый из-за плохого обмена веществ. Все время мазался "Клирасилом", который рекламировал Дик Кларк. Должен сказать, что Дэйва уже нет в живых.
В общем, у него были рыжие волосы, очень длинные, и нож в кармане. Росту он был 5 футов 7 дюймов и носил "левиса" в обтяжку. И вот, короче, эти джинсы: жопы-то у него как таковой не было, и эти штаны - очень узкие, так, но на талии они ему все равно были великоваты, и штаны вечно сползали, прямо смешно, при том что карманы были полны всякой всячины - расчесок, ножей, бутылок джина или что он там пил, лопатников и прочее. Это в Мичигане называется "выходить из берегов". Еще у него были битловские ботинки, потому что они с Роном Эштоном (нашим гитаристом) однажды свалили из школы и уехали в Англию, в Ливерпуль, чтобы быть поближе к "биттлз", и целый семестр там тусовались.
Эти парни на пару лет меня моложе. Отец у Дэвида был мясник, а мать домохозяйка - очень нервная дамочка. Дэйв родился в мичиганской деревушке Уитмор-Лэйк, там все население человек 150, так что дети получались дегенератами. Потом он переехал в Анн-Арбор. Годам к двенадцати он уже торчал на клее, на ромиларе, и на секонале, наверное, тоже - на чем он только не торчал. Все время ему надо было торчать на какой-нибудь дряни. Любил сидеть дома. Наглухо испорченный был пацан, вообще насквозь гнилой, так? Если надо было поработать дольше десяти минут, он начинал ныть. Но ему хотелось играть в группе, и машина у него была, и деньги, что весьма полезно. Он мог достать усилитель и купить бас, так что мы его приняли.
Такие смешные делал вещи. Как-то раз, помню, увидел где-то в кино, как Джимми Хендрикс поджигает гитару. И вот на одном концерте, это был Silver Bell Hideout в Бирмингеме, штат Мичиган, он решил поджечь СВОЙ бас. Он же видел, как это делается в кино, и даже лак не пострадал, так? Уж не знаю, под чем он там был, но решил. И угораздило меня именно в тот вечер одолжить ему рубашку, одну из своих любимых рубашек. И вот играет он на сцене, в моей рубашке, мы поем пару песен, и тут он торжественно слагает с себя бас - ха-ха-ха - и собирается его поджигать. Укладывает его на сцену, с соответствующей жестикуляцией, и поливает сжиженным газом для зажигалок. И когда он поджег его, бас вспыхнул, как факел. Ничего там не пришлось раздувать и так далее. Пламя взметнулось фута на три. Дэйв смотрит на это дело в полном - никогда не забуду - в полном шоке и ужасе: "Ой, что же теперь делать?". И решает - чтоб уже не совсем потерять лицо на сцене - гасить пожар своим телом. И падает прямо грудью на огонь: в МОЕЙ рубашке. Он, кстати, не особо пострадал. Но на рубашке - на МОЕЙ, блядь, рубашке! - образовалась круглая дыра. Не то чтоб он сильно подгорел, но вид был не очень. То есть не вышло дело. Промахнулся маленько. Но я думаю, главное - намерение.
Эх, никогда не забуду Дэйва. Однажды, перед самым первым концертом Stooges, он сказал, что закинулся кислотой и хочет расписать мою древнюю гавайскую гитару (вокруг которой тогда строился весь наш звук) фосфоресцирующими цветочными узорами. Ну, я говорю: давай, вперед, нафигачь мне всяких там: бабочек, знаете, вот это. И он нафигачил прямо по датчикам, а это же маленькие магнитные микрофоны. Таким образом, за день до концерта гитара была испорчена. Как оказалось, это изменило ход истории, так как мне пришлось играть стоя. На гавайской гитаре я играл сидя, а на этой пришлось стоя, и во время моего дебюта с меня постепенно соскользнули штаны. Все подумали, что это часть представления: я был в курчавом парике из алюминиевой проволоки, все лицо в белилах и ботинки для гольфа. Вот вам, пожалуйста, Дэйв. С самого начала он стал совершать мелкие музыкальные поступки, типа скидывать головки с усилителей и швыряться предметами. У него к этому был особый талант. Такой вот был Дэйв.
Скотт Эштон - это был малолетний преступник. На Элвиса Пресли смахивал, смазливый такой юноша, нечто среднее между Элвисом и Фабианом, крутой чувак, настоящий хулиган, боец и все такое. Рукава всегда закатаны. У него тоже были обтягивающие "левиса" и остроносые ботинки, а также элвисоидный чубчик-помпадур. Отец у них с Роном - они были братья - помер, поэтому дисциплины в доме было мало. Он тусовался на улице возле пластиночного магазина, где я работал, когда барабанил в Prime Movers. Стал приходить к нам на репетиции, сидел на лестнице с парой своих дружков. Крутой тусовочный пацан, причем малолетка. Как-то попросил меня научить его играть на барабанах. Он мне нравился. Симпатичный был парень, знаете. Я сказал: "Ну давай, научу". Научил кой-чему, и однажды вечером он сел за мои барабаны и начал стучать. Через Скотта я познакомился с остальными - Дэйвом и Роном. Они все тусовались под аптекой Маршалла, куда я потом ходил за дозой. Говорил, что я диабетик. Знаете эти аптеки в маленьких городках.

Stooges набирают ход

Что было хорошо в Stooges, так это то, что мы жили практически абсолютно без денег, даже когда у нас появились контракты с рекорд-лейблами, - никаких средств к существованию, кроме того, что мы могли заработать сами, своими силами. Никто в нас не вкладывался, не поддерживал. Один чувак, Джон Адамс, вложился, правда, в усилители. Это был дорожный менеджер, который постепенно подсадил группу на наркоту. Карточный шулер с наркоманским прошлым и философским образованием - опасное сочетание. И деньги у него водились. Но на самом деле никакой официальной поддержки мы ни от кого не получали. Приходили ди-джеи, я им показывал палец. Все дураки ненавидели то, что мы делаем, но вся эта, казалось бы, полная отверженность и нищета никак на нас не отражалась.
Иногда приходилось репетировать в куртках и перчатках - ну и что? Мы были фанатики. Любое препятствие обращалось в смех. И при всем том я высчитывал - я был самый умный в группе - что мы потеряем и что выиграем с помощью ди-джея. Но в сердце все это не проникало, я играл в это, как в игру. Мы никогда не играли в разбойников. Мы просто играли музыку. Может быть, не лучшим образом, но время-то шло.
К 1970 году я отрастил себе здоровенное эго, а это весьма полезно для сцены. Многим нравилось то, что мы делаем, многие знали, кто мы и зачем. У нас был свой звук, всесокрушающий, как татаро-монгольская конница, тысячи маленьких монголов с саблями, на почти невыносимых частотах.
Ребята из группы начали мне завидовать, подкалывали меня, развешивали по дому плакатики: "СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ ИГГИ, У НЕГО ГОВНО ЗЕЛЕНОЕ". Забавно, как некоторые вещи берутся прямо из воздуха: название "Iggy and the Stooges" как-то прилипло и осталось. Промоутеры увидели в моем имени деньги, я не мог импрепятствовать. Stooges развалились в 1970 году, а альбомы переиздаются до сих пор.Последний эпизод Stooges связан с плохими продажами альбома Fun House (1969). Билл Харви, вице-президент выпускающего лейбла Electra, и Дон Галуччи, продюсер этой пластинки, вылетели первым классом прямо из Нью-Йорка в Анн Арбор, дабы послушать ее и оценить коммерческие возможности третьего альбома Stooges.
Ответ был: НЕТ! Контракт был разорван.
И все же с каким удовольствием я вспоминаю, как этим благопричесанным мудакам было физически неловко ждать пять часов в таком напряжении, что ни в кресло сесть, ни к стене прислониться, ни в туалет сходить.
Нам же, несмотря на скорую гибель, как раз удалось создать свой лучший альбом. Песни, услышанные в тот июньский день, зомбировали этих говнюков в напряженных, неловких позах, с болезненно застывшими улыбками.
Пускай мы всего лишь кучка раздолбаев, но есть в мире нечто такое:

Дорожные менеджеры (roadies)

Наши менеджеры были самые отъявленные маньяки, хладнокровные бандиты и убийцы всех времен и народов - все как один. Моя гордость и радость. Такому бэнду только таких и надо. Нам не до шуток, нам нужны солдаты, мы же рокеры, так?
Был у нас Дэйв-Догмэн, в прошлом капитан военно-морского флота, служивший во Вьетнаме. У него были автоматы, в том числе великолепный русский АК-47, и все прочее; усатый гений, похожий на Стейси Кича или Берта Рейнолдса, из Понтиака, штат Мичиган, по фамилии Данлэп. Наверняка ты смеешься, Дэйв, читая это - черкнул бы, что ли, пару строк по адресу: п/я ФБР, 250 Вест 57-я стрит, Нью$Йорк 10019. Еще был Лео Битти. Тоже хулиган из Понтиака, нарциссист-хулиган. Последнее, что я о нем слышал - что он лежит в психбольнице. Что-то у него было с мозгами - нарциссический мальчик, длинноволосый, стройный, красивый, весь изящество и балетные цыпочки. У меня все роуди были отличные. "The streets and fields that never die". Jim Morrison.
Потом был Берни. Берни во Вьетнаме командовал танком. Кучу народу перебил; когда Stooges развалились, он вернулся в армию.
Еще Зик Зеттнер, деливший со мной комнату 26G, ныне покойный. Позже он играл в Stooges на басу. Ростом под 6 футов 4 дюйма, вспыльчивый, но славный, очень хорош собой, очень.
Потом, был невероятный Дон Кул, "Don Cool from Liverpool". Дон Кул был всегда такой грязный, что грязь было не просто видно - ее можно было слышно за несколько футов: воняло будь здоров. Честный пот, смешанный с запахом униженных и оскорбленных. Дон был полуграмотный; он вырос в детройтском гетто, в квартале от завода "Крайслер". Ходил ладонями назад, типичная негритянская походка, называется pimping. Обладал нечеловеческой силой, я таких больше не встречал. Был целиком и полностью предан Stooges, особенно лично мне. Он был моим домашним животным. Спать мог где угодно, как правило, свернувшись на полу. Выполнял любые поручения с полной отдачей и никогда не повышал голоса. Фанатик! Весьма интересный тип и ценный кадр. Думаю, мы были первыми из людей, которые были к нему добры.
Однажды мне довелось заглянуть туда, откуда явился Дон, в ту жизнь, которую он вел до нас. Я захотел его проведать. Просто сам, лично для себя захотел. Мрачное зрелище, развалившиеся хижины и так далее. Я нашел дом, очень грязный и вонючий. Повидал его мать, бесформенную от дрянной пищи - вот что нищета делает с людьми; плохие зубы, и взгляд такой побитый, подавленный. Она пыталась быть со мной вежливой: "Нет, Дона нету", - но жизнь сделала ее тусклой, лишила эмоций. Обо всем она говорила одинаково, ничто не менялось у нее внутри. Но его все равно не было, и вот сажусь я в машину и отъезжаю футов на десять, и - никогда не забуду: невдалеке возвышается махина "Крайслера", а через дорогу ползет крохотный ребенок, едва научился ходить, совершенно без присмотра, - девочка. Выскакивает машина, на большой скорости, светло-голубой "олдсмобиль" или "бьюик", такая неописуемая штука. И они переехали ребенка. И умчались. Вот так.
Но главный мой любимчик - Луир, Эрик Хэддикс. Очень он мне нравился - чрезвычайно узкий в бедрах, почти вообще без бедер, размер 26-й, наверное, и невероятно широкий в плечах; невероятно стройный, довольно мускулистый, квадратная челюсть, глаза почти восточные, - парень из деревенской общины под самым Детройтом. Общество рано отвергло его за какую-то совершенную им жестокость - а ведь славный был малый. Открывая дверь, он всегда был в черных перчатках. Обычные зимние перчатки. Понимаете, о чем я? Это производило большое впечатление. Никогда не улыбался. Короче, все они были красавцы. Молодцы. Вот такая у нас была команда.

Моя жена

Я был женат. Однажды я женился - в 21 или 22 года - на красивой девушке. Ее звали Венди Вайсберг. Некоторое время она официально была Венди Остерберг. Познакомился через однокурсников, когда она училась в колледже. Мне было 19. Молодой еще.
Я проучился всего семестр. Обнаружил, что студенты - полные кретины. В то время я как следует боялся девушек. Ужасно стеснялся, а она была ТАКАЯ красивая, она мне нравилась. С мальчишескими замашками, прекрасно сложена - еврейская девушка из Шейкер-Хайтс, богатого пригорода Кливленда. Ее папаша владел сетью фермерских магазинов "Гигантский Тигр". Типа Джо Блоу, знаете: я сам себя сделал, я крут, у меня дом, у меня шашлыки, у меня "кадиллак", и я знаю, что к чему. И у ребенка есть все. А она была такая классная - хулиганка, знаете - на все готова, никакого кокетства, очень, очень хороша собой - прямые черные волосы, длинные, до пояса. С материнской стороны там была индейская кровь, глаза совершенно черные, удивленно-испуганные - словно у оленя в свете фар. Очень хороша. Так что, когда я ее впервые увидел, даже заговорить не решился.
Прошло какое-то время, и вот мы со Stooges играли в одном колледже в Делавэре, штат Огайо. У нас тогда уже вышла пластинка, но публика, особенно студенческая, нас совсем не знала. Придут - не придут? В огромном зале собралось человек 60, а то и 20, а заплатили, наверное, вообще 12. И тут появляется Венди. Я увидел ее перед концертом. Я обалдел. Вспомнил моментально. Это из тех людей, которых всегда держишь в памяти на случай, если снова встретишь: можешь и не встретить, но я всегда верил, что если хочешь, обязательно встретишь. И всегда это сбывалось. Ну, я и говорю, мол, привет, как дела? А она, оказывается, очень хотела меня увидеть и удивилась, что я ее помню. Мы немножко поболтали.
А я в тот вечер выглядел шикарно. Это был мой белый период. У меня были белые носки и континентальные полусандалии. Они продавались в магазине "Регал Шуз" на Таймс-Сквер - тапочки что надо, так? Сутенерская вещь. А также мягкие, узкие выцветшие джинсы - не клеша - чуть коротковатые, и чистейшая, белейшая футболка в обтяжку, и длинные волосы ниже плеч, каштановые (мой натуральный цвет), слегка волнистые, завивающиеся на концах. Короче, она повелась.
Она повелась, и мы договорились встретиться после концерта. Она была с парнем, но меня это не отпугнуло. Судя по всему, ей очень нравилось то, что я делаю. Она считала меня настоящим визионером. Слышала нас только на пластинке, где я пою таким протяжным, низким голосом.
Ну, и выходим мы к этим 12-18 зрителям. Может, их и меньше было. Выходим играть, и с первой же песни я завожусь. Прекрасный зал, отличная сцена, и мне так хотелось сыграть для нее как следует, вот я и завелся. Получалось действительно здорово. Но я как-то не чувствовал отдачи от публики, надо было чего-то большего. И со второй песни я давай себя калечить: бичом хлестать, лупить барабанной палкой. И при этом (на самом деле было вовсе не больно) музыка становилась все лучше и лучше. Появлялись странные, прекрасные обертона. Чарующие звуки. Великолепное состояние. И вот все кончилось.
Наш обычный короткий, но прекрасный сет, минут 20, закончился, а мы в тот вечер играли одни. 20 минут для 12 человек. Я был весьма доволен собой. Причем не то чтобы сильно покалечился, но кровь текла. Где-то поцарапался сломанной барабанной палочкой, где-то по лицу попал. Может, сгоряча губу прикусил об микрофон, знаете, когда пытаешься его сожрать. Какие-то мелкие повреждения, не больше, чем от тернового венца. По мере того как мы играли, я все сильнее расходился, чего-то мне хотелось эдакого.
В общем, прозвучали здорово. Играли все хорошо, и мне нравилось то, что мы делаем, хотя и была некоторая неловкость от того, что наша музыка так круто выпадает из окружающего контекста.
И тут подходит она. Чуть не плачет. Видно, что плакала. И сердится, типа: "как ты мог так со мной поступить?". Мне так нехорошо стало. Я никогда не думал, что кто-то (кроме, разумеется, мамы с папой) может как-то там за меня волноваться; я, честно говоря, и сейчас не очень в это верю. Мне кажется, если люди проявляют какую-то заботу и уважение к твоей персоне, то забота и уважение направлены не совсем на тебя, а на кого-то, кем они хотели бы, чтобы ты был. На самом деле ты как таковой их не интересуешь, они хотят как-то воздействовать на твои эмоции, подергать за душевные струны. Ты можешь на это отзываться, но насколько они искренни - вот вопрос.
Так что Венди заставила меня кое о чем задуматься. Она была с парнем, но как-то в процессе беседы я сообщил ей, что люблю ее и хочу быть с ней. Она говорит: "у меня есть парень", а я говорю: ну и что. В следующие выходные я взял напрокат машину и поехал за сотню миль к ней в Коламбус. Я презрел все препятствия: ее отца, ее парня, ее замечательный университет. Шел напролом, пока не добился своего.
Перед тем, как завоевать ее окончательно, был промежуточный период, когда я ездил к ней в гости. У нее была своя квартира в Шейкер-Хайтс, со стереосистемой. Я тогда впервые по-настоящему послушал песню Лу Рида "Героин". Никогда не забуду, как мы сидели с ней в этой квартире - с девицей, нацеленной на такую хорошую жизнь - хорошая девушка - хорошая жизнь - хороший колледж - и я тогда тоже был такой хороший мальчик. Понимаете, о чем я. Я тогда еще не пробовал никаких наркотиков, и вот сижу в этой пустой комнате и слушаю "Героин". У нее тогда еще не было всей той хорошей мебели, которую она потом приобрела. Совершенно пустая комната. Шикарная квартира, как рекламируют в воскресных газетах.
Она тогда была девственницей. Мне позарез НАДО было ее поиметь. Мы ходили на озеро или в кино, а потом в ее любимую забегаловку с гамбургерами. Она была единственной, кто мог заставить меня съесть гамбургер. Мы ставили пластинки в музыкальном автомате. Ей страшно нравился Джуниор Уокер, его песня про любовь "What Does It Take" - красивая такая песня про любовь - и еще Фрэнк Синатра "My Funny Valentine", ну и просто всякий рок дурацкий. Мы сидели и слушали музыкальный автомат, желательно, чтобы столик был прямо рядом с переключателем.
Потом мы поженились.
Ее родители не приехали. Мои приехали. Свадьбу играли на лужайке перед входом в дом Stooges. Все красиво. Погожий летний день. Невеста в белом платье, длинные черные волосы. Как ни крути, интересная история. Первым делом примчался Дэнни Филдз, мой журналист из "Электры", "архитектор", так сказать, моей карьеры. За ночь до того я позвонил ему и сообщил, что женюсь. Он чуть язык не проглотил. Я оказался таким приличным юношей, и он не знал, как сказать, типа: "А как же твой имидж?". "До завтра", говорит. И прилетел из Нью-Йорка.
Ди-джей с детройтского радио WABX Расс Гибб позвонил узнать, что за фигня происходит, но не сказал мне, что разговор транслируется в прямом эфире. Я внезапно столкнулся с таким аспектом публичности, как интерес к личной жизни. Радио WABX не верило своим ушам: КТО же пойдет замуж за Игги Попа?
В это время ребята из группы сидели на крыльце, пили пиво, подбрасывали монетки и заключали пари: сколько времени мы с ней продержимся. Все это в полный голос, понимаете, да? "Я даю месяца четыре, от силы пять". - "А я думаю, не больше дня, я знаю Игги". Дэнни говорит: "Джим, ЧТО ты делаешь? Подумай о своем имидже". Мой макробиотически-дзенский менеджер Джимми Сильвер говорит: "Слушай, главное для Джима - это правда, реальность". Дэнни так только глянул на него и говорит: "Какая в жопу реальность! На хуй она нужна!". А я в то время увлекался дзеном, следил за своим здоровьем - такой миролюбивый дзенский парень, который следит за здоровьем и норовит отлупить себя барабанной палочкой. Как бы то ни было, в тот месяц я попал на обложку журнала "16".
Свидетелем был Джонни Эштон, одетый в форму полковника СС - настоящую - при полном параде. Все дела улаживал мой менеджер. Послал свои 12 долларов в Universal Life Church, чтобы все было законно. У нас был анализ крови, лицензия и прочее. Пришли друзья команды из Анн-Арбор, плюс ее друзья. Все относились к событию скептически, кроме нас. Она была еще красивее, чем всегда; я так ее любил. И вот мы поженились. Мой отец сказал: "Джим, у тебя хороший вкус".
Но что было потом... Для начала она сообщает, что все ее подружки собираются остаться на несколько дней. Мне эти подружки не нравились, так? - толстые, болтливые, отвратные во всех отношениях. Внезапно я понял, что это нарушит всю внутреннюю химию дома. Кроме того, я понял, что парни, сидя на крылечке и заключая пари, на самом деле ревновали. Я это интуитивно почувствовал. В те времена я еще не умел задумываться о таких вещах всерьез. Ревновали. Все мужики - голубые. Они ревновали.
Короче, ее друзья собирались у нас остаться. Мне они не очень нравились. Плюс к тому, событие-то было особенное, хотелось отпраздновать его вдвоем.
Потом прибыло барахло. Все новые и новые коробки поступали вверх по лестнице. Какая у меня там была берлога, помните? "Маршалл", подушка да матрас, больше ничего. Пара шмоток, и все, пустая комната на чердаке. У нее была машина, "понтиак леманс" с откидным верхом. Это ладно. Но вдруг у меня появляется радиоприемник с будильником - это у меня-то, который больше ДВУХ ЧАСОВ В НЕДЕЛЮ не работает! Радиоприемник с часами и будильником! Появляется навороченный кофейный столик со стеклянным верхом и специальной полочкой для каких-то, не знаю там, штучек. Что еще? Появляется коврик - прекрасный коврик. Верхняя простыня, нижняя простыня, четыре подушки и два одеяла (одно электрическое), и покрывало с желто-бело-зеленым цветочным узором - веселенькие такие цветочки. Ну и, разумеется, телевизор. И, разумеется... в общем, куча всякого БАРАХЛА. Вдруг я обрастаю благоустроенным мирком, как какой-нибудь еврейский принц. Тут-то я и начинаю соображать, как бы мне от нее избавиться. Я ее, конечно, любил, но...
И вот солнце заходит. Свадебный вечер, все такое. Мой барабанщик, Скотти Эштон, был весьма и весьма симпатичный парень. И он положил глаз на Венди, да и она на него повелась, так? А я САМЫЙ ревнивый человек в мире. И вот она просыпается среди ночи и в полусне рассказывает, что ей приснился Скотти.
Я так напрягся. Я просто сразу очень сильно обломался. Это первое; а второе - она хотела, чтобы я бросил курить траву. Говорила, что это вредно, и что наша группа - сборище умственно-отсталых уродов, которые тянут меня вниз, и мне нужно от них избавиться и заняться чем-то самому, а она мне будет помогать, так? Я был в шоке. Я ушам своим не верил: эта козявка, эта недоросль несчастная так бессовестно преувеличивает свою роль! Для меня-то она была всего лишь вместилищем моих романтических устремлений. Я любил курить траву, и я любил свою группу.
Кроме того, она любила спать по ночам, а я любил спать, когда захочется. И на гитаре играть, когда захочется. И вот однажды ночью мне приходит идея песни - прямо среди ночи - а у меня эта женщина в постели. Вот тут-то я понял: или - или. Или она, или мое дело. Причем учтите, я ее очень любил.
И я начинаю сочинять одну из своих лучших песен, "Down on The Street". Закрылся в кладовке и наигрываю тихо, приглушенно - настоящий кач, настоящий первобытный ритм. Звучит неплохо. Но тут я перехожу к следующей музыкальной идее, а сам думаю: "Надо бы потише". А потом думаю: "Э нет! НЕ НАДО потише!". Вылез из кладовки и как въебал на полную. Обломал ее страшно. Зато песня срослась. Удивительный момент - рождение!
В конце концов пришлось ее выставить. Было море слез. Она не сдавалась. Мы решили: может, она уйдет на пару дней, вернется через недельку. И она смоталась.
Я снова был свободен. Можно было опять шляться по улицам, как раньше, глазеть по сторонам. Зашел в забегаловку, где школьники тусовались после уроков. На самом деле первая пластинка Stooges была написана именно там. Там была кофейня и туалет. Я приходил заранее, садился на балкончике и наблюдал, и это становилось материалом для песен.
Я зашел туда и увидел Бетси. Ничего подобного я еще не встречал. Очень хорошенькая. В физическом отношении полная противоположность моей жене - блондинка, беленькая как снег. Ей было 13, и она смотрела на меня изучающе.
Короче, вы поняли, что было дальше.

Рисковая игра

Смешно, знаете - несчетное количество раз после хорошего концерта друзья говорили мне: "Было здорово". - "Правда было здорово? - спрашивал я. - Тебе правда понравилось? На самом деле? То есть действительно хорошо? Всем понравилось?" - И так далее, и наконец: "Да нет, НА САМОМ ДЕЛЕ тебе не понравилось, я ЗНАЮ, никому не понравилось", - и так далее, и тому подобное. Это, конечно, дурной вкус, но что я еще могу сказать? Ужасно хочется, чтобы людям понравилось то, что ты делаешь, но в то же время это постоянный риск, рисковая игра. Я затем в музыку и полез. Лет в 15, ближе к окончанию школы, пришлось быстро выбирать: либо вся эта рутина, либо какой-то другой образ жизни.
Язык у меня всегда был подвешен отлично, из меня получился бы неплохой адвокат или даже политик: что-то, а убалтывать я умел. Но я видел, как живут родители моих одноклассников - весьма преуспевающие, - какая у них нецельная, ненастоящая жизнь. Эти сорокалетние люди, не лишенные привлекательных черт, привыкшие жить на широкую ногу, на самом деле света белого не видели.
Выдающихся личностей среди них не было. Всем своим видом они говорили: и ты можешь стать таким же, заскорузлым и толстым. Никаких серьезных разговоров не поддерживали. В них не было поэзии. Не было поэзии, волшебности не было. Они не были самими собой. Они существовали в мире собственности и власти.
Смешно - я вырос в вагончике, но отец настоял на том, чтобы я обучался, так сказать, по ту сторону границы, с детьми из обеспеченных семей.
На самом деле грустно. Я-то, знаете, хотел быть заколдованным и жить в волшебном лесу. А вокруг были все эти люди со своим идеалом: хороший район, хороший дом с подстриженной лужайкой, хорошая специальность, классно выглядящая жена, свой офис с кучей подчиненных и политический вес. Что-то, знаете, такое, что можно подсчитать. И детей, разумеется, чтобы их воспитывать.
Так что буржуазная жизнь меня совершенно не привлекала, но и рабочим становиться, конечно, не хотелось. Вообще дрянное было окружающее, особенно дети в школе. Вот я и решил рискнуть и податься в музыку - это была единственная веселая возможность - чтобы ускользнуть от всего этого. Я бы сдох без настоящей рисковой игры - без чего-то настоящего, осязаемого.
Кроме того, меня прикалывал сам по себе аппарат, я был в него просто влюблен. Присутствие электричества в больших дозах всегда сообщало мне невероятную уверенность и комфорт, особенно то, как огромная колонка с включенным в нее инструментом расталкивает воздух - именно это они делают, толкают воздух и толкают меня. Мне страшно нравились микрофоны, какие они красивые. И барабанный бит. Было такое чувство - надо валить, надо отсюда валить. Ненавижу эту жизнь! Все в ней ненавижу! Не хочу так жить. Это отвратительно. Я чужой среди этих людей, и единственное место, куда можно спрятаться - это музыка. Единственное убежище, правда.
Это был серьезный риск - подписаться на пять сетов за вечер, шесть вечеров в неделю, за 55 долларов на мою долю. Но ничего больше не оставалось. Большая игра: смогу я вовремя остановиться или зайду так далеко, что назад дороги уже не будет?
Я не думал тогда ни о каких пластинках, контрактах. Это был просто побег, вроде юношеской влюбленности. Ну и, конечно, вошел во вкус: Это было летом 1965 года, как раз вышел новый Боб Дилан, "Bringing It All Back Home", и "Роллингов" тоже новый альбом. Я тогда много Дилана слушал.
Короче, попробовал я вернуться в школу - и не смог. Я играл в школьной команде "The Prime Movers", познакомился с гитаристом Пола Баттерфилда, и он сказал: если действительно хочешь играть, надо ехать в Чикаго. Я поехал в Чикаго с девятнадцатью долларами в кармане и постучался в дверь к великому барабанщику Сэму Лэю, из первого состава Баттерфилда. Он жил на углу Хоуман и 65-й улицы, в самой гуще Вест-Сайда - район довольно стремный, ходить по нему страшно - и открыл мне. Вписал меня в подвал под музыкальным магазином "Делмарк", хозяин которого, Боб Кестер, каждый вечер пытался на меня наехать. Ну и что: зато я мог репетировать в магазине и находить работу в качестве музыканта. Боб любил блюз, отлично в нем шарил и был своим человеком среди черных блюзменов Чикаго. Он до сих пор выпускает хорошие пластинки на лейбле "Делмарк" (Грэнд-стрит, Чикаго, Иллинойс).
Я начал играть с этими черными дядьками: меня, юного оборванца, брали играть. Первое, что я про них понял - что музыка течет у них с пальцев, как мед, очаровательно-детская в своей простоте, без всяких там аранжировок, в отличие от белых чикагских групп, которые на самом деле не врубаются. То есть никаких аранжировок. У каждого гитариста штук по двадцать очевидных риффов, и каждый знает, что делать, чтобы это подходило к песне. Все играют, и все срастается. Они СЛУШАЮТ друг друга. Мощная вещь. Как-то ночью я сидел на берегу реки Чикаго - я часто зависал там, около завода по переработке отходов, напротив тех небоскребов, откуда Стив МакКуин в кино грохает машину в реку с 65-го этажа, - сидел там и думал о структуре: может, не надо играть все эти сложные тексты; может, начать писать и петь песни.

Как я был голубым

Когда я достиг призывного возраста, случился как раз крупнейший и, надеюсь, последний в современной американской истории призыв в отсутствие ОБЪЯВЛЕННОЙ войны. Был конец 1966 года. Им надо было набрать 650000 человек за три месяца, и чтобы каждый служил по два года. Гребли всех подряд, независимо от физических недостатков. Это как следует ударило по карману пап и мам, дорогой читатель. Парней с десятью зубами, и тех гребли. Взять Билла Фигга, это был мой друг, барабанщик из группы "The Rationals": у него еще в детстве было повреждено колено, и там стоял стальной стержень. Билл боялся призыва, но еще больше он боялся, что его ребята осудят. Поэтому они и работали по школам, а не по месту жительства. Тем самым, если хочешь бунтовать - бунтуй на глазах у всех своих друзей. Друзья они тебе или нет? Нет, блядь! Зачем они идут в армию? Чтобы их там убили. Билл Фигг не вернулся.
Мне не хотелось служить по нескольким причинам. Во-первых, я не желал вписываться в американское общество с его дурацкими мужчинскими ценностями. Во-вторых, а как же моя музыкальная карьера? - она не терпит перерывов. Кроме того, хрена с два я буду спать в казарме вместе с кучей стриженых мачо - ненавижу мужиков, особенно тех, которые называют себя "мужиками" - сколько же в них говна! Я рад, что все они так или иначе сдохли.
Но больше всего меня страшила перспектива провести два года в условиях еще более жесткого социума, в компании отвратительных жестоких кретинов, чьи отцы воевали во Вторую мировую.
В то время я еще играл в "The Prime Movers" - блюз-бэнд, все старше меня. Я выжидал, готовился к появлению Stooges.
И что же я сделал? Стратегия была следующая. Во-первых, я сказал маме: "Мам, что-то я хожу оборванцем". Ну, она и купила мне такую одежду, как мамы обычно покупают, да? Приличные, ужасно сидящие серые брюки и дурацкий свитерок. Я постригся как можно короче. Замаскировался под идеального маменькиного сынка.
Идея была сыграть голубого. В те времена это было крайне сложно. Вся наша группа отправилась на призывной пункт в специальном автобусе - просто самому прийти было нельзя, только на этом автобусе для транспортировки призывников.
Мы все прошли тест на умственное развитие, потом пошли по врачам. Надо было раздеться до трусов и встать в очередь. Я в своем углу разделся, а трусов на мне не было - хитрый план, а? Поддрочил маленько и выхожу прямо на свое место в очереди с гигантским стояком (11 на 1 и 3\4 дюйма под углом примерно 94 градуса). Я и четырех шагов не сделал, как раздается крик: "Стоять!". Подходит сержант: "ПОЧЕМУ БЕЗ ТРУСОВ?!!"
Так что засекли меня сразу. "Помогите, пожалуйста", - говорю. Меня послали в комнату отдыха привести себя в порядок. Я надышался посильнее, чтоб задыхаться, помчался по коридору и столкнулся с врачом. Трясло меня как следует. Он говорит: "В чем дело?". Я говорю: "Дело в том, что я голубой, и мне страшно тут находиться голому с другими мужчинами". Отправили к психиатру, он давай спрашивать: "Что значит - голубой? Кто такие педерасты?" и так далее. Я так вошел в роль, что он купился и отвел меня вниз к капитану - я уже чуть не плакал, весь трепетал и содрогался. Ему стало так противно, что он уже не мог соблюдать профессиональный нейтралитет и выпиздил меня оттуда. Полтора часа, и с военной обязанностью покончено: день прошел не зря.
Это был один метод. Рок Экшн применил совсем другой. Он на несколько лет моложе меня, так что проходил через два года. Сначала - не знаю уж как - он отказался садиться в автобус. Но приехал сам, на своей машине. Тогда я еще играл с "Prime Movers", а он был мой протеже, барабанщик. Он подошел к делу СЕРЬЕЗНО. Двое суток с лишним не ложился спать, бухал и бесился, так? И перед самым выездом нарисовал себе помадой на лбу двухцветную молнию. ПЛОХОВАТО выглядел парнишка. Рукава закатаны, мотоциклетная куртка, отшвыривает пивную банку и направляется ковбойской походочкой прямо в ворота. Учтите, это было еще до того, как кожа повсеместно вошла в моду. Его немедленно скрутили и посадили в барак. Но он умудрился оттуда выбраться, и дело было сделано.
Армия - прекрасное поприще для молодых артистов!

В сортире

Чертовски трудно восстановить свои детские ощущения. И вот я сижу в сортире - так легче всего вернуться в детство и вспомнить, что оно для меня значило.
Я вырос в крайне изолированной среде. Мой папа был учитель литературы, человек на отшибе, сам по себе. И, в общем, я рос одиночкой. И когда пошел в первый класс, сразу усек, насколько я умнее и сообразительнее других детей. Я никогда прежде не сталкивался с необходимостью раскладывать слова на буквы, а тут в два счета научился и с легкостью раскладывал самые трудные слова, которые пишутся совсем не так, как слышатся.
Никогда не забуду, как в конце первого класса, а может, во втором - лет в шесть или семь - я догадался спросить училку, какое самое длинное слово в английском языке. Она сказала: antidisestablishmentarianism.
И вот, помню, писаю я в школьном сортире в паре писсуаров от какого-то пятиклассника и спрашиваю, может ли он разложить на буквы слово antidisestablishmentarianism, - и прежде чем он раскрыл рот, начинаю раскладывать сам. Я ужасно любил щеголять своим умом, раскладывая это слово с невероятной скоростью.
Я тогда придумал себе прозвище - Атомный Мозг. Так я именовал себя в мечтах, или когда писал что-то о себе, и даже иногда представлялся: я, мол, Атомный Мозг, умнее всех. Ха-ха-ха. Ну и хватит о том, что значит для ребенка "самый умный".

Трейлерный поселок

Я вырос в поселке из автоприцепов-трейлеров, в глубинке, на 23-м шоссе между Ипсиланти и Анн-Арбор, штат Мичиган, в центре огромной фермы, принадлежавшей некоему мистеру Леверетту. Наша семья была, наверное, единственная образованная во всем поселке. Основное население - дальнобойщики да сезонные рабочие, которые приезжали в Детройт на заработки с юга, а потом возвращались обратно в свою Каролину или там куда.
Вместо улиц - просто дорожки, заваленные мусором. Всего 97 или 99 стоянок, и наша под номером 96 - мои родители до сих пор там живут.
Думаю, мы жили там, потому что отец - человек замкнутый, ему не хотелось никаких приятелей и соседей, не хотелось заводиться с домом, хозяйством и т.д. Он не желал вписываться в общество. Кроме того, он был крайне беден, в то время преподавал в хай-скул. А начинал в такой школе, где вообще было все жестко и ученики ходили с ножами, но постепенно дорос до уровня хай-скул.
Кроме того, он был отчасти социалист и профсоюзник. Даже организовал в школах Ипсиланти какое-то движение, которое чуть было не победило. Но в решительный момент все отвернулись от моего папы, кроме лучшего друга, тренера по прыжкам в воду. Хорошо, когда у тебя есть настоящий друг.
Вот мы и жили в трейлере. И я никогда не видел детей, которые жили бы в домах. Я вообще не знал, что бывают какие-то еще дома, пока не пошел в первый класс, и тут оказалось, что другие дети живут в пригородных домиках милях в полутора от нас: вот это открытие. Я внезапно понял, что наш образ жизни считается чем-то: что уж тут говорить - всякий, имеющий глаза, видит, что дом - куда более надежное жилище, по крайней мере, твердо стоит на земле, не то что автоприцеп - дунь, и покатится.
Трейлер, в котором я жил с 8 до 13 лет, назывался "Новолуние", в точности та же модель, что и в фильме "Длинный-длинный трейлер", где снимались Люсиль Болл и Дези Арназ, так? Это кино про трейлеры, и мама с папой, хоть обычно в кино и не ходили, пошли смотреть, потому что про трейлеры. Отец обожает трейлеры.
По тем временам трейлер - достаточно революционная идея для человека, который не вынужден в нем жить. Мой папа был немножко псих.
Так что у нас был трейлер "Новолуние" - 45 футов в длину и 8 в ширину - где и прошло мое детство лет с 8 и до 13, а потом его сменил другой, 50 на 10 футов, и там мои родители живут по сей день (То есть в 1982 г. - Прим. перев.). Вещь на самом деле отличная, в своем роде произведение искусства, называется "Бродяга". Таким образом, возможно, была предсказана мне моя судьба: я начал свой путь в новолуние, а впоследствии стал бродягой.
Знаете, как фермеры говорят: сеять надо в новолуние.

Таблетки от астмы

В какой-то момент я стал понимать, что не такой, как все. После школы я обязан был идти домой. Родители оба работали, и со мной сидела нянька, миссис Лайт. Дело в том, что у меня был тяжелый случай бронхиальной астмы. И я очень боялся, если мамы не было рядом.
Все было настолько серьезно, что лет до 8 меня нельзя было оставлять без присмотра. А с 8 до 12 стало можно оставлять минут на 20. Каждые 20 минут я должен был показываться на глаза кому-то из взрослых, чтобы они удостоверились, что я здесь и все еще дышу.
Когда мне стукнуло 8, было решено, что мне пора давать таблетки от астмы. Назывались "квадранол" - никогда не забуду. Впоследствии выяснилось, что основная составляющая там - эфедрин. Он стимулирует адреналиновые железы, опухоль спадает, и дыхание восстанавливается.
Бронхиальная астма поражает бронхиальные трубы, соединяющие носовую систему с дыхательной, то есть рот и нос - с легкими. И если эти трубы отекают - представьте себе, как набухает пончик - отверстий в них не остается. В результате ребенок не может дышать и падает замертво. Хуже всего зимой и осенью, но иногда я пил таблетки просто от страха. А летом никогда: когда свобода и жарко - никогда.
Короче, вместо постоянного лечения паром и ежеминутных проверок меня посадили на эти колеса. А чтобы ребенок не взбесился вконец от такого количества эфедрина в организме, нижняя часть таблетки представляла собой аккуратненькую дозу фенобарбитала. То есть чтоб ты немножко расслабился. И так я здорово себя чувствовал! Дело было зимой. Мне полагалось пить по полтаблетки, но через неделю я догадался закрыться в туалете и принять целую. ВОТ ЭТО ДА! Никогда не забуду эту красоту, это великолепие, явившееся девятилетнему мне, - это невероятное сверкание заснеженного Мичигана. Прошел сильный снегопад, после снегопада я обычно даже из дому выйти боялся, не то что бегать или как-то бурно разговаривать. Но тут подумал: принял целую, посмотрим, что будет. И вышел погулять по тропинке вокруг поселка, и снег был так великолепен, он так сверкал - легкими-легкими оттенками голубого, лилового, розового. Я как будто бы ощущал микроструктуру каждой снежинки. Вот так меня в первый раз вставило - и, надо сказать, с тех пор особых изменений не произошло.

Shit

А вот еще сильное ощущение. Помню, однажды во втором классе я почему-то опоздал на школьный автобус, и пришлось маме везти меня в школу. Ей надо было на работу, а школа еще не открылась, так что я минут 15 стоял с портфельчиком и ждал. И там же стояли двое пятиклассников, одетых, как враги Джеймса Дина из фильма "Бунтарь без причины". Стояли болтали - настоящие хулиганы - и тут я услышал это слово: "shit". Раньше я никогда его не слышал. Однако почему-то мгновенно понял, что оно означает. Я был: поражен. Очень сильное впечатление - очень.

Трейлер-дизайн

В те времена, в 50-е, Америка активно строилась. Это была прекрасная девственная страна, страна мужественных мужчин и плодородных женщин, зеленых лугов и неосвоенных просторов. Все заключали сделки; все были уверены в себе, и никто не переживал, что у него на одежде нет ярлычка от модного дизайнера. Все было по-другому. Статус измерялся другими вещами в той Америке, Америке 50-х. Президентом был Эйзенхауэр. Это была спокойная, цветущая страна. Прекрасное время. Я, конечно, был еще слишком мал и понятия не имел о корейской войне.
Так что лет в 8-10 я увлекся строительными идеями. Меня беспокоил тот факт, что я живу в автоприцепе, в то время как все остальные живут в домах. Я тогда уже ездил в Анн-Арбор, ходил там в школу и видел, как выглядят настоящие дома. И я думал: "SHIT!".
Если другие живут в домах, почему я должен жить вот в этом? Ребенка ведь не волнует, грандиозно ли его жилище. Просто если кто-то заходит внутрь и хлопает дверью, трейлер всегда немного трясет. И если я буду даже шепотом говорить в своей комнате, меня всегда будет слышно.
В хорошем трейлере, ради экономии места, двери не открываются как в доме - они раздвижные и, как правило, без замков. Так что моя комната не запиралась. А когда у мальчика комната не запирается, и нет ничего, что отделяло бы его жизнь от родительской - это хреново. Так что я подолгу зависал в ванной или шлялся по полям.
Мне не нравилось, что я живу в трейлере, но я не вполне это осознавал - просто решил: что ж, такова моя участь. Наверное, у детей лет до 10 восточный тип мышления: они смиряются со своей участью, но стремятся по возможности улучшить ее. А уже после 10 они считают, что можно взять и все нафиг изменить. И я чертил радикальные архитектурные планы: трейлеры длиною в сотни футов, раздвижные, четырехэтажные, с L-образными бассейнами. Я пытался смотреть на жизнь в трейлере позитивно. Изобретал всякие штуки, которые невозможно осуществить в обычных домах. Развивал позитивный взгляд на вещи.

Первые музыкальные впечатления

В том же возрасте, лет в 8-10, Господь подарил мне первую музыку. Трейлер - наилучшее место для постижения чистых механических звуков, особенно если живешь на шоссе под Детройтом: ты весь окружен техническими звуками.
И я, будучи впечатлительным ребенком, проводил гипнотические часы, слушая урчание обогревателя. Уверен, что любой бедняк, читающий эти строки, знает, что такое обогреватель. Я "играл на арфе" на проволоке его решетки - знаете, у него спереди такая решетка. Кроме того, я устраивал себе барабаны из маминых кастрюлек и сковородок и лупил по ним металлическими игрушками. Я сидел и слушал шум машин и обогревателя, как он включается и выключается. Разные были шумы: жужжание папиной электробритвы, например. Иными словами, я вырос не под шкворчание маминой сковородки, а под удивительным красным глазком на алюминиевом выключателе ее электросковородки. Понимаете, к чему я клоню? Я вырос в наэлектризованной, повышенно-электрической среде, в жестянке из-под сигар, посреди этого чертова поля у железной дороги.

Семья Бишопов

Среди наших соседей была одна поразительная семья, оказавшая на меня большое влияние - семья Бишопов. Простецкие деревенские раздолбаи. Отец пьян с самого рождения, но мужик хоть куда. Мать - весьма пышная тетка, наполовину индеанка-чероки - в свое время, судя по всему, была ого-го. Я был в нее положительно влюблен.
И, естественно, они постоянно плодили детей. Не соображали, понимаете. Были слишком заняты еблей. В те времена никаким планированием семьи и не пахло. Люди считали, что контролировать рождаемость негуманно. Так это и есть негуманно. Бесчеловечно, и мы как раса становимся все менее и менее человечными. Мы становимся чем-то другим, вот и все, и первый, кто поймет, куда мы движемся, получит кучу денег, попадет в телевизор и т. д.
Короче, Бишопы были интересные. Никогда не забуду, как мистер Бишоп сказал мне: "Ты, Джимми, телом трус, а умом - чемпион". Он не просто сказал, что я умный. Он имел в виду, что я умом борец, и в борьбе должен использовать ум, а не тело, так как сложение не позволяет - уж слишком я субтильный. Он, наверное, углядел во мне некоторую женственность. Глазищи такие же, как сейчас, а голова - меньше, и не было длинных волос, которые бы это скрадывали.
У Бишопов был сын Дэвид, Дэвид Бишоп, в некотором роде мой кумир - широченные плечи, грудная клетка - эдакий Элвис - хулиган, крутой парень с короткой стрижкой. Ему даже волосы отращивать не надо было. Красивый парень: чувственный рот, правильные синие джинсы, и еще он умел играть на гитаре. Он играл песню "Bulldog" - очень популярную тогда, а также песню "Raunchy" Duane Eddy и прочее в этом роде. Он увлекался роком а-ля Link Wray, и я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так играл на пустотелой гитаре, - на большой, толстой пустотелой гитаре. Так ко мне пришла кое-какая музыка. Он еще однажды попал в шоу Дика Кларка.
Кроме того, у Бишопов имелась дочка Диана, что вылилось для моих родителей в целую проблему. Диана была на пару лет младше, но уже тогда меня, совсем еще мальчишку, к ней тянуло. Характерного для их семьи сложения, с огромными губами, с такими, такими: она была рождена для секса, эта девочка. У нее очень рано отросли здоровенные сиськи, и мой папа забеспокоился, что это не к добру. Как-то раз он засек меня с ней, мы просто разговаривали, но последовала целая лекция. Он сказал: "Джим, ты не должен водиться с такими людьми, ты такой неиспорченный, мало ли что" - а что? - не сказал. Что? Секс? Я не мог понять, в чем дело. Вообще не понимал, в чем проблема.
Еще мне запрещалось гулять возле железной дороги, а туда бегали все ребята из нашего поселка - вообще там детей было немного, человек семь. Мне не разрешали, но я, конечно, все равно бегал, хотя играть возле железки и при этом появляться на глаза каждые 20 минут было затруднительно.
И вот однажды - а я уже подрос, стал посимпатичнее, барабанил в группе и т. д. - однажды я встретил Диану Бишоп, мы с ней пошли на железку, и там я похватал ее за сиськи - впервые в жизни подержался за сиськи. Полагаю, что отец, который вышел меня искать - и через пять минут нашел - ни о чем не догадался, думал просто, что я ходил на железку.
Во всяком случае, после этого мне приснилось, как он гоняется за мной с двумя револьверами, в ковбойской шляпе - гоняется по всему поселку, а я пытаюсь спрятаться у железнодорожных путей. Местность холмистая, было где прятаться. Однажды из этого вышла песня "Sister Midnight".

Микки Мэнтл и мой отец

Моим первым настоящим героем стал Микки Мэнтл, если кто не знает - гениальный центральный нападающий бейсбольной команды "New York Yankees". У него были мощнейшие ноги - невероятные, огромные, мощные ноги, - потрясающее телосложение и чудесные светлые волосы, такие светлые, что почти не видно. И мне страшно нравилось это движение, как он замахивается битой по мячу. Он многое для меня значил. Это была сгущенная сила - а ведь я в детстве так часто и болезненно ощущал собственное бессилие. Почему-то он был очень важен для меня - и он, и вся команда. Тогда еще Уайт Форд, другой чрезвычайно светлый блондин, был у них питчером, вообще много было отличных игроков. Команда что надо. Я жил в Детройте, а болел за "New York Yankees", это, наверное, папа меня на них подсадил. Классная команда, настоящее братство. Мне это страшно нравилось. Это был класс!
Мой отец до войны был профессиональным спортсменом. Играл в низших лигах - в местных командах за "Brooklyn Dodgers" - и неплохо. Звезда местного значения. А потом разразилась война. Он так и не попал в высшую лигу - из-за войны.
После войны он решил получать образование - ему этого сильно не хватало. Учился с той же легкостью, что и я, получил несколько стипендий, чтобы учиться на врача-остеопата, но скучно стало.
Как и его сын, он все время убегал от успеха, и я считаю, правильно, потому что успех - он превращает тебя, не знаю, в "ангела Чарли". Успех лишает тебя запаха. Перестаешь хорошо пахнуть. То есть, прошу прощения, стерильность, стерильность, стерильность заебывает. Стерильность бесит. Да, я - за детей, если они случайно получаются, понимаете меня? Пусть дите живет как хочет. В конце концов, они, когда нас делали, не спрашивали нашего позволения - так пусть оставят нас в покое.
Короче, поразмыслив, не стать ли ему зубным врачом - отец в конце концов стал учителем.
В раннем детстве я проявлял способности к его игре - бейсболу. Всегда, даже маленький, норовил играть его битой. Мой отец здоровый мужик, гораздо крупнее меня: больше 6 футов росту и очень сильный. И бита у него тяжеленная, 44 унции, но я хотел играть именно ею. В детстве получалось. Но он никогда не пускал меня в "детскую лигу". Не позволял заниматься организованным спортом. Говорил: "Тебе, Джим, пока не понять, а потом спасибо скажешь. Иначе принесут тебя в жертву". Я догадываюсь, чего он боялся: мне будут льстить и толкать меня в профессиональный спорт, а это, по его мнению, не лучшее место для меня.
А я, кстати, огорчался. Все ребята играют в "детской лиге", а мне нельзя? Мне оставалось самоутверждаться только в индивидуальном спорте. Единственное, где мне разрешили поиграть со всеми в бейсбол - это в лагере, где папа случайно оказался вожатым - ну, чтоб я был под присмотром даже на летних каникулах, так? И он был питчером и играл с нами, детьми, в бейсбол.
Однажды я решил, что могу с ним так поступить - у меня уже был такой удар, что я мог это сделать: он кинул мне быстрый мяч прямо в середину, а я отбил, целясь ему в зубы. И сбил его с ног. В зубы не попал, но с ног сшиб. Он, конечно, на следующий же день встал с постели, но шишка была серьезная. И все-таки через несколько лет я попал ему по зубам, когда мы играли в гольф, - к гольфу у меня тоже талант, с удовольствием бы на нем деньги зарабатывал. Самое лучшее в гольфе - это огромная дистанция между тобой и партнером. Вы встречаетесь только при первом ударе и в самом конце.
Все равно что жизнь. А в промежутке делай что хочешь. Там много одиночества и сосредоточенности, и прекрасное ощущение силы, когда можешь - просто своими руками и маленьким металлическим инструментом - отправить мяч на сотни ярдов, просто силой рук, не напрягаясь, одним изящным движением, - да не просто на сотни ярдов, а на сотни ярдов точно туда, куда надо. Прикол. Мой переход от гольфа к музыке воплотился в паре тапочек для гольфа, стоящих на гальванизированной стали и снабженных контактными микрофонами - это мои танцевальные тапочки.

Спутник и Кастро

Вернемся в начальную школу. Произошло два события всемирного значения, не знаю даже, в каком порядке. Одно - это спутник: первый искусственный спутник, запущенный русскими в 1957 году. Когда полетел спутник, вы не поверите, какого я наелся говна от нашей училки, миссис Шрайбер. Никогда не забуду суку. Она у нас вела в пятом и шестом классе. Поучение было адресовано всему классу, но на мне она отыгралась за всех. "Вот запустили они эту штуковину, прямо в небо запустили, а ты, Джим Остерберг, сидишь тут, как, блин, как автостоянка какая-то! Сидишь себе сзади, ухмыляешься, и нормально тебе, и ты не потрудился даже бумагу и карандаш на урок принести", - и тра-ля-ля и тра-ля-ля, - "а русские тем временем:" - и мы должны, должны, мы обязаны наращивать мозговую мощь - "и вы все, дети, должны собраться и выучить эту чертову алгебру и так далее, и делать дело, делать его для всех нас". Так и сказала, не знаю даже, как это понимать. Очевидно, никак.
А другое событие - это когда Кастро победил на Кубе. Очень скоро это зацепило нацию - нацию Среднего Запада, настоящую реальную нацию, в которой я жил среди кукурузных полей и пыльных дорог, ты помнишь, детка, эти ебаные пыльные дороги - кукурузные поля и проклятые домишки, которые я считал особняками, пока не увидел настоящие особняки?
Короче, когда выяснилось, что Кастро не за наших, у нас на школьном стадионе случилась целая драка. На нашем стадионе, кстати, была изображена огромная карта Америки - очень точная, между прочим. Наверное, это сделали, чтобы получить деньги на стадион. Это было еще в общественной школе (еще до Анн-Арбора) под названием Carpenter School: "Когда из школы Карпентер шагает ученик, то "всем ребятам он пример!" везде несется крик" и тра-ля-ля и тра-ля-ля, - ну и вот, наверное, собрался PTA (совет учителей и родителей) и решил: "Вложим деньги в этот стадион, если на нем будет изображена карта США".
Ну и короче, была драка по поводу Кастро. Затеял ее Брэд Джонс, аккуратный, тощий, прыщавый парнишка, немного похожий на моих любимых рок-звезд: Пол Джонс, Манфред Мэнн. Брэд классно выглядел, правильно одевался, был такой свободный, по выходным ходил в кино на "Дракулу". Он заговорил про Кастро, а я возьми да и скажи: видел Кастро по телику, он мне понравился. И тут началось.
В общем, Кастро - это было целое дело. Включилась промывка мозгов.

Куриный обед у Бишопов

Что у Бишопов было здорово - это куриные обеды. Мистер Бишоп шел и покупал штук пять-шесть - семья-то большая - пять-шесть хороших цыплят.
Эх, вот бы все-таки выебать Диану Бишоп. Так я ее и не выебал. Ну, может быть, когда-нибудь. Кто знает.
Брал он, значит, полдюжины цыплят, приносил домой живыми, складывал в мешок и давал Дэвиду, сыну своему, держать горло мешка на выхлопной трубе. Сам заводил мотор и морил птиц газом. Говорил, так вкуснее. Проще, чем резать. Уж не знаю, как они этих цыплят потом готовили и как умудрялись есть.

Дети гостят в трейлере

Однажды мои одноклассники приперлись в гости - посмотреть, что такое трейлер. Это было в старших классах начальной школы, когда я перешел учиться в Анн-Арбор. Папа меня специально перевел, чтобы я учился вместе с умными детьми. Внезапно я очутился среди ребят, которые были почти такие же умные, как я, но все равно я был на голову выше, и пиздец.
Ну и опять же, у этих детей, богатеньких, были, например, свитера из настоящей шерсти и прочее. Я ничего подобного раньше не видел. И у них была какая-то там своя дружба, и они могли ходить домой пешком, всего несколько кварталов, а мне надо было ехать много миль на автобусе. Так что особого взаимопонимания между нами не возникало.
Но как-то по-своему они все ко мне прикалывались, потому что никогда такого не видали. Я казался им странным парнем, знаете. И как-то раз вся эта компания, чьи папаши владели разными мелкими строительными фирмами и консультациями, или были врачами и так далее, решила нанести мне визит - у нас был даже сын тогдашнего президента компании "Форд", сын Р.Дж.Миллера, Кенни, мы с ним дружили. Кенни, кстати, никогда бы так не поступил. Ни за что не сделал бы мне такую гадость.
Они пришли ко мне - в мой трейлер - пришли единственный раз, просто посмотреть, что это такое. Я думал, они дружить пришли, а они стали исследовать помещение, залезать в ванну в одежде, типа: "Че, оно по правде работает?", крутить там краны. А потом вылезли наружу и стали раскачивать мой дом, чтобы проверить: вдруг завалится с опор. Так что мне пришлось узнать кое-что о людях - о буржуазии. Ненавижу.

Как меня уволили

Помню, как меня впервые уволили с работы. Я многое понял. Был такой мистер Роджер, шофер-дальнобойщик. А я уже достаточно подрос, чтобы стричь газоны. Я много газонов подстриг в нашем поселке. Это был самый дешевый. Хозяин платил мне всего 35 центов - газоны, конечно, были маленькие. Но у Роджера газонокосилка была негодная. Он никогда не точил ей лезвия. Как тут прикажете косить?
И вот однажды он решил, что я плохо работаю - он всегда проверял краешки и так далее - и уволил меня. А потом, когда он не видел, я так ревел - не мог успокоиться. Я был просто раздавлен. Он еще сказал: "Ты пойми, - говорит, - я вроде как прораб на стройке:"
Я не мог поверить, что уволен. Я всегда был уверен, что меня все любят, - знаете, из тех детишек, которым никогда не говорят "нет", по крайней мере взрослые. Дети мало что соображают, но со взрослыми-то я знал, как обращаться.
Он сказал: "Вот смотри, например, я прораб и вижу. что кто-то плохо работает. Что я делаю? Я его увольняю. Ты был на работе. Ты работал плохо. Ты уволен".
Я тогда не вполне понял. Дядька был угрюмый, вредный, как многие холостяки: жены нет, алкоголик. Но зарабатывал он нормально - вполне нормально для своей работы, - и явно хотел преподать мне урок. Не только ради моего блага - он ощущал на это моральное право. И был настолько любезен, что сообщил мне об этом. Я абсолютно уверен, что он был святой. Настоящий святой. Если кто-то плохо работает, его необходимо уволить. Впоследствии я всегда получал большое удовольствие, когда в какой-то момент чувствовал моральное право сказать: "Ты уволен!". Ибо у каждого человека есть право сказать "нет".

Почему я делаю то, что делаю

Уверен, что постоянная близость к усилителям и электрогитарам, а также восприятие своего голоса, усиленного во много раз, изменили химию моего тела, в которой, собственно, и содержится жизнь.
Я часто пытаюсь понять, почему я делаю то, что делаю - работаю с электрогитарами, барабанами и голосом - и что я пытаюсь с их помощью сделать. Но я настолько пуповиной связан с самой этой вещью, что процесс гораздо важнее, чем результат. Близость электрического грохота и грандиозное ощущение подъема и силы, вот. Вот она, эта сила, и ты ее свидетель. Когда гитары играют как следует, попадая друг в дружку, возникает такое веселье - это есть правильный аккомпанемент. Становишься таким безудержным и опасным. Самое честное, что я когда-либо испытывал. Очень нужное ощущение. Как только я оказался на сцене, наверное, с первого же концерта, я стал как волк, попробовавший крови. Ощутив этот вкус, я потерял всякий интерес к музыке и бросился напрямик перегрызать глотку. Я был полон решимости испытывать звук наощупь, как ученый, ставящий эксперимент на себе, какой-нибудь доктор Джекилл или Халк. Иногда я действительно чувствую себя Халком. Рациональность и гармонию я отбросил за ненадобностью. Я не хотел установленной гармонии. Мне нужны были обертона. По-настоящему хорошую музыку не просто слушаешь, правильно? Это почти как галлюцинация. Так что мне всегда нравились случайные обертона. То, что я делаю, вам либо безразлично, либо - БАЦ!

Гусиное озеро

Однажды было характерное мероприятие - фестиваль на Гус-лейк (Гусином озере). Времена Дэд-фестивалей, народу тыщ сто. Мы со Stooges, "Burrito Brothers", "The Faces", еще кто-то, возможно, "Canned Heat". Наша очередь вечером, пошел второй день, а я тут с самого начала феста. Ну, и шароебимся с другом от палатки к палатке, набираясь все круче и круче.
Сижу в какой-то палатке, чего-то нюхаю, я в те дни был не особенно разборчив. И вдруг меня накрывает амнезия: полная амнезия. Честно говоря, довольно трудно об этом вспоминать. Были в жизни тяжелые моменты, и это один из них. Прямо чувствую это опять. Сижу и вдруг совершенно забыл, не только кто я такой и где нахожусь, а вообще - что все такое. Все проносится перед внутренним взором, и весь мой мир сжался до размеров палатки, где я сижу скрестив ноги на полу, а снаружи льется дневной свет. Как все равно картинка в телевизоре сворачивается в вертикальную полоску света за ? секунды. Дело плохо. Мне рассказывали, что я в это время просто вырубился, вытаращив глаза и открыв рот. Я был в ужасе. А потом начал думать: надо ведь сделать что-то важное, а что - не помню. Ага! музыка. И внезапно я вспомнил, что вот вещи, вот люди, их там человек восемь собралось в поле зрения, а вертикаль все стоит, не уходит. А потом я понял, что должен вспомнить, кто я такой. И вспомнил, и в то же время экран пришел в норму, антенну починили. Страшно, правда? Я люблю телевизор и не люблю, когда он ломается. Ну, я встал, говорю: "Всем пока", сел в "корвет" и уехал на площадку. Вот и все.
Ну, и потом на концерте - было очень круто, знаете, настоящий бешеный концерт. И народ так въехал. Великолепная ночь, ясное небо, полное звезд. Мы тогда играли вещи с альбома "Fun House", музыка как циркулярная пила. Наверное, это была первая настоящая музыка, с настоящими яйцами, которую эти ребята услышали. Их вставило - они никогда раньше не видели Stooges. Так что все перлись не меньше, чем я. Хотелось танцевать, мир был прекрасен, на сцене все отлично. А перед сценой провал, яма, фута четыре в глубину и четыре в ширину, на всю длину сцены, и патруль - двое конных полицейских. По ту сторону - деревянный забор из толстых досок, футов пять с половиной в вышину; между ямой и забором - два отряда полицейских с доберманами, причем полицейские здорово накачаны пивом. За деревянным забором - противоциклонное заграждение, а за ним уже толпа. Между забором и заграждением зазор в несколько дюймов.
Сцена была крутящаяся: одна команда играет, другая расставляется, потом сцена поворачивается, и готово. Свет устроен на высокой башне, футов 45. Ну, я развожу шуры-муры с публикой, всех тащит, такая прекрасная ночь, я играю музыку. И ведь я кое-что принял, так? И рука моя сама собой поднялась и машет: "Идите сюда, поближе!". Этого хватило: они стали крушить всю хуйню. Мне никогда не нравились заборы, заграждения во всех своих проявлениях. Могу, конечно, и за оградкой, но предпочитаю непосредственный контакт с публикой. Когда играешь музыку, любой забор воспринимается как личное оскорбление. Я понимаю, когда сам артист этого хочет - тогда пожалуйста. Что до меня, это всегда оскорбительно. Промоутеры - такое дерьмо! Не то чтобы я был против стен между людьми как таковых. Просто стены бывают разные. В данном случае забор был совершенно не к месту. И я решил поддержать их: пускай ломают. И они его разнесли.
И когда они его разнесли, то устроители - такие, знаете, психоделические рейнджеры, все эти футболисты, которые по утрам мускулатуру свою перед зеркалом проверяют, - получили указание: "Немедленно убрать их! Убрать группу со сцены!". Сцену попытались повернуть и одновременно вырубили свет. Через тридцать секунд Берни, наш техник, уже на башне и душит психоделического рейнджера - просто отключил его и врубил свет обратно. А Догмэн в этот момент завалил трех чуваков за сценой - не то чтобы качков, но нехилых таких парней. Нас уже успели наполовину повернуть, но он нажал кнопку и вывернул нас обратно.
Мы доиграли сет: не знаю, по-моему, все должны быть счастливы - отличное выступление, столько энергии. Едва закончили - приходят представители "Линкольн Моторс" и опять как всегда: "Больше вы здесь играть не будете, в радиусе 20 миль, мы вас засудим" и так далее. Появляются устроители, нас пытаются свинтить, и т. д. и т.п. Забавная выдалась ночка. Стив Пол, помню, говорит: "Самое страшное, что я когда-либо видел". Чего ж тут страшного, это же прекрасно. Сам он страшный, этот Стив Пол. Издает пластинки и любит заборы - а забор разнесли.

Синклер

Ага, еще с Джоном Синклером была история. Дело было в 60-х в Анн-Арборе; мы сыграли там два-три раза, и он положил на нас глаз. А потом мы сыграли в четвертый раз и в пятый, и набрали какой-то вроде как вес, и он озаботился тем, как я вписываюсь в его музыкальную империю местного масштаба - империю, которую он желал построить как полуполитик, растафари Среднего Запада, факир-распорядитель, поставщик кроликов, владелец шляп, короче, мудила. Этот парень всегда был и будет организатором-загонщиком, то есть мудилой. Он хотел выяснить: буду ли я с народом или типа стану поп-звездой. Но быть с народом означало попросту работать с Джоном Синклером, и я знал это. На хуй надо.
Он заявился к моему менеджеру (Джимми Сильверу) и пытался на меня давить. Я курю гашиш, а он заводит свою песенку: "Все хорошие концерты в этом регионе - мои. Я тут главный по андерграунду. Решай: с нами ты или нет? Если ты не играешь с нами в наш мячик и все такое, нафиг ты вообще сдался? Я Джон Синклер, со мной шутки плохи".
Никогда не забуду. Чтобы ответить, надо открыть рот, а этого-то я как раз и не мог. Поэтому я просто прокатился кубарем по персидскому ковру, прошелся колесом и скорчил рожу, скосив глаза, но не сказал ни слова. Иными словами, я сказал "нет". Нет Джону Синклеру - нет мудакам - нет организациям - нет вымогательству - нет любым идеалам, кроме своих собственных - нет членству в какой бы то ни было форме. Нет, нет и нет, Джон Синклер.

Техники "Allman Brothers"

Однажды, во времена "Raw Power", Stooges играли в Нэшвилле, штат Теннесси, в заведении под названием "У мамаши". А на разогреве у нас чуваки, которые работали техниками у группы "Allman Brothers", она тогда была на коне. Ну и, соответственно, какие у них могут быть техники: здоровенный шкаф, гора мускулов - так? То есть парни хоть куда, страшные, волосатые, морда кирпичом, ковбои, только держись.
И вот у них, значит, саундчек, и заходим мы. А Джеймс в таком комбинезоне, как Человек-Паук, с вырезом до пупа. Вид довольно чудной, попугайский и, возможно, для кого-то пидорский - не для меня, конечно. А на мне индонезийский саронг, высокие сапоги на шнуровке и шаль. Эти как увидели: "Ого, ни хуя себе подружки, пальчики оближешь! Ты гляди! Уси-пуси, девочки, а пизда у вас есть? Спорим, есть, дай подержаться", и так далее в этом роде.
Мы перепугались и спрятались в сортире, правильно? Заперлись там, а они ломятся, колотят в дверь: "Выходите, девочки, уж мы вас утешим, распотешим". Страшно, блядь.
Пора на сцену, вышли, отбомбили. По дороге в раздевалку они пришли извиняться. На самом деле. "Простите, мол, мы не знали, что вы так играете".
Так что налицо, как видите, некоторое несоответствие между хулиганской музыкой и хулиганским поведением. Я-то ведь, ха-ха, сами знаете, вовсе не хулиган.
После этого концерта Джеймс спиздил из гримерки радио. Он вообще любил спиздить что-нибудь на концерте. Такой у него был прикол.

Висконсин

Однажды на фестивале в штате Висконсин, где мы играли с Баффи Сент-Мэри, все действительно вышло из-под контроля. Дело было в лесу, на севере Висконсина. До городка, возле которого устраивался фест, надо было лететь на маленьком самолете, а селили нас в деревенской гостинице. Я с удовольствием провисел бы там с недельку. У Баффи (она наполовину индеанка) был странный инструмент, похожий на миниатюрный лук с одной струной, которая жужжит, когда водишь по ней палочкой. Баффи еще умела подражать птичьим крикам и все такое. Мы ехали на концерт в моем лимузине и, не будучи знакомы, немного стеснялись друг друга, но ее голое индейское бедро и оленья кожа терлись о мою ногу, кружа мне голову. Баффи такая красотка.
Все шло замечательно, настроение отличное, и вот въезжаем на холм - и перед нами один в один кадр из фильма "Спартак" - помните, лагерь рабов, огни и прочее? Зрелище угрожающее. Люди налетели на машину, кидались камнями, - совершенно дикая толпа, бесконтрольная. В охране не было полиции, и все безнаказанно пили и торчали. На припаркованных машинах в открытую висели объявы: продается такой-то и такой-то наркотик. Там все что хочешь было. Стремная ночь. Наутро в газетах заголовки: когда все разъехались, нашли парня, привязанного к дереву, с топором в сердце - руки-ноги привязаны к сосне, а в груди топор.
Как раз в то время я завел себе зверька. Стал возить с собой игрушки, плюшевых зверей, чтоб было с кем поболтать. Это был карликовый кролик. Я назвал его Кролик-Крестоносец. Вязаный, в разноцветную полоску - красно-желто-бело-розово-голубую, около фута длиной. Если в самолете рядом со мной было свободное место, я усаживал его туда и говорил с ним о том, о сем. Вроде талисмана. Такой, знаете, как бабушки вяжут. Я нашел его в частном магазинчике. Сделан некоей миссис Ливингстон из Анн-Арбора. Согласитесь, когда человека привязывают к дереву и убивают топором - это прямая противоположность мягким игрушкам. Я бы так сказал: "he was rocking and I was rolling". У него своя судьба, у меня своя.

Бостон

Практически с самого начала мы, Stooges, стали пилить, как циркулярная пила. Скотти Эштон на барабанах, Дэйв Александер на басу, Рон Эштон на гитаре и я - освобожденный вокалист. Мы делали нигилистическую музыку. Публика тащилась, ходила на голове, где бы мы ни играли - разве что зал был слишком забит, чтобы двигаться. Мы привыкли, что нас слушают. Я тогда еще был совсем деревня - ни разу моря не видел, - и тут звонят мне и приглашают в Бостон. Один из первых концертов за пределами собственно Среднего Запада, чикагско-детройтского региона. Место называлось "Бостонское чаепитие" - прошлый век, бетонный подвал, низкие потолки, похоже на убежище для бродяг, возле Фенвей-парка, бостонского бейсбольного стадиона.
Мы очень гордились и волновались, что едем в сам Бостон. Мы сделали первый альбом, так что у нас была программа аж из четырех песен: "1969" (Поп/Эштон), "Dogfood" (Поп), "No Fun" (Поп/Эштон) и "I Wanna Be Your Dog" (Поп/Эштон). Я в мокасинах и белой футболке "Go Cart" с надписью "Картинг - веселье для всех" и в белых джинсах. Все нарядились в чистые футболки, шикарные штаны - хорошие мальчики, а что.
Нас поставили после "Ten Years After" - это гитарная музыка с зажигательным секс-символьским номером. То, что они играли, канало за блюз, то есть так считали студенты. Прикинь, дураки. Восторженные ценители навороченного гитаризма с сильным оттенком вторичности. Как же, как же, настоящий блюз, виртуозные дела.
Сидим в гримерке, так? Тут же эти - все в серебряных браслетах, шелках и кружевах. Страшно врубаются друг в друга и в своих этих телок - такие, знаете, все из себя телки, весьма решительно настроенные, с красивыми чертами лица, разодетые в пух и прах, как и ихние герои. Американские девицы, которые рады сообщить вам, что они фанатки. "Эй, с дороги, я хочу присесть". Все время толкали нас и гоняли, вся эта свита, а бедные маленькие Stooges забились в уголок с гитарками и скрипели зубами. Некому было нам помочь. Сидели, смотрели вокруг. Это уж слишком, думал я. Мы еще не видели публику, но я уже чувствовал враждебность ко всем этим университетским сексистам, ценителям блюза. Понятно, да? Знатоки. Такие рок не слушают. Не знаю, слышали ли они "Ten Years After", но было не по себе.
Короче, сидит эта публика скрестив ножки, на студенческий манер - прямо на огромном голом полу - и во всем зале стоит один-единственный человек, типа готов послушать концерт, так? - готов выслушать лекцию. Мы не совсем для такого места команда. И вот выходим мы, так? Выходим, начинаем. Первая песня, кажется, была "1969". Я вхожу в раж, меня прет, и ребята играют отлично. Звучим прекрасно, а публика как мертвая. Странное зрелище: столько народу сидит и молчит. Обычно хоть кто-нибудь в баре напиток заказывает, а тут - тишина. Начинаю вторую, и тут:
И тут я пошел вразнос. Валялся на полу, полосовал себя до крови, бегал среди них, дразнил их, хоть и не впрямую. Наконец после третьей песни (а клуб забит под завязку, 3000 душ) человек двенадцать захлопали - в остальном же мертвая тишина. Тогда я начал уже впрямую задирать их, заглядывать в глаза, понимаете, да, что это было? Отказ оставаться незамеченным, абсолютный отказ. Может. просто конкуренция среди групп была слишком сильна, особенно на Среднем Западе. Если они не согласны отзываться, я им, черт возьми, покажу - ночью спать не будут.
Когда мы закончили и поднялись в гримерку, там, конечно, все еще сидели телки - на тех местах, где хорошо бы припарковать наши задницы.
На самом деле к нам в тот вечер тоже клеилась фанатка. Журналистка из "Rolling Stone", которая потом написала самую тупую, самую говенную статейку про нас и про рок-н-ролл вообще, которую я читал в своей жизни. Может, мы и заслужили, не знаю. Подходит, помню, и спрашивает: "А где тут Игги?". Но парни сами хотели ее трахнуть и говорят: "Да ну, зачем тебе Игги". Я в те времена был робкий юноша. В конце концов она пошла спать с журналистом из "Rolling Stone" же. Гостиница "Holiday Inn", что ж поделаешь.

Ебля на месте

Страннейшее занятие - ебаться до или после концерта прямо там, где играешь. Я крайне редко подписываюсь, но...
Однажды Stooges играли в месте под названием "Joint in the Woods" - Джеймс Уильямсон на гитаре, Рон на басу, Рок Экшн (то есть Скотт Эштон) на ударных, и я. За сценой тусуется с нами телка. Я пытаюсь сосредоточиться на предстоящем концерте, так? Телка воняет духами - со страшной силой; поехавшие коричневые чулки, пояс с резинками, мини-юбка. Пухлая такая девица, вся в черном, и так и лезет на хуй. И ведь знаю: не нужно перед концертом трахаться. Но никуда не денешься. Волоку ее в сортир, раскладываю на полу и ебу. Слышу снаружи голоса: "Эй, Джим, кончай!". Вся команда ржет: "Пошли уже, опоздаешь".
Пора выходить, я поднимаюсь, а стояк-то при мне - глупейшая ситуация - пытаюсь затолкать его в штаны, а штаны-то тесные, так? Пытаюсь запихать его туда, - а Рон у нас тем временем в эсэсовском прикиде. Это я его уболтал представить нас по-немецки. Сказал, что публике понравится: настоящий эсэсовец, круто же? Выходит он при пизде, при параде, все с иголочки, черная офицерская форма, высокие ботинки, красота.
Он по-немецки представляет группу, а я пытаюсь запихать свое хозяйство в штаны, а девка стонет: "О нет!". Валяется на полу в мужском сортире и смотрит в потолок.
Выхожу на сцену и - такой уж вечерок выдался - кое-кого серьезно задело это немецкое приветствие. На нас даже Лига защиты евреев потом наехала. А это не я, это все Рон. В общем, меня это не обломало. Парнишка в первом ряду спрашивает, показывая на форму СС: "как вы могли?". Кажется, итальянец. Мне-то что, я не напрягся. Просто спектакль, часть шоу. Но это было не лучшее мое выступление.
Еще была одна чувиха в Висконсине, которой нравилось, чтоб грязно было. Забыл, как звали. Да хватит, сколько можно уже про них.
Секс - это облом. Столько девчонок вокруг. Ну их на хуй, не будем об этом.

Торч в большом городе

Игги Поп едет в город торчать. Stooges получили приглашение. К тому времени мы набрали такую популярность в Нью-Йорке и вокруг, что нас позвали в клуб "У Онгано" на четыре концерта подряд. Хозяева - братья Арни и Ник, милейшие джентльмены. Наверное, единственный небольшой клуб, где можно было играть - сейчас он закрыт.
Вы уже, должно быть, поняли, что я тогда был чистый Topcat из мультика. Ужасно ленивый, все бы валялся на мусорке и дрых. Четыре вечера подряд? Подряд? "Ну, я не знаю:". Мы тогда играли 45-минутный сет. Наконец я принял предложение и приехал в Нью-Йорк. Пару дней репетировали. Мы никогда не играли больше двух вечеров подряд, и, конечно, не больше одного сета за вечер.
В отеле Челси я встретил некоего Билли, у которого было много кокаина - хорошего кокса. А мы ведь были, знаете, ребята небогатые. Так что перед первым концертом заявляюсь я во всей красе в "Электра Рекордс", в их шикарный новый офис в здании Gulf & Western, оформленный в стиле "космический век". Иду к президенту - Джеку Хольцману, он отсылает меня к главному менеджеру Биллу Харви. Говорю: "Билл, дело такое. Четыре концерта подряд - вы же понимаете, это жертва с моей стороны". Втолковываю ему, что не хотел бы подвергать свое тело непривычным перегрузкам, и дабы продержаться: "Простите, что прошу вас об этом, но вам придется выдать мне 400 долларов на четверть унции кокаина".
Они, конечно, охуели. Он ушам своим не поверил: "Да вы что, да за кого вы нас принимаете: Мы не выдаем: Это невозможно!".
Я прыгаю по комнате. Тут вопросов нет: мы должны получить деньги, и все. Я даже не говорю "иначе мы не будем играть". И он сдался. Выдал бабки, я подписал бумагу - типа аванс за что-то там. Понятно, да? То есть смешно.
Сколько же я вынюхал за эти четыре вечера. Сколько я вынюхал. Посмотрите фотки с тех концертов, тощий - не то слово.
А концерты были забавные, сцены как таковой не было, мы стояли прямо на полу. Майлз Дэвис заходил. Остался: понравилось. Там на потолке были какие-то трубы, и на третий вечер я решил повиснуть на трубе, как обезьяна, головой вниз. Я же не знал, что это часть противопожарной распылительной системы. Я висел на ногах и раскачивался вниз головой, и мало-помалу труба стала поддаваться. И вся система развалилась, а я грохнулся на пол.
Все болталось в воздухе, как какие-то странные осадки - удивительное зрелище - пластик посыпался, пыль. Наверное, встало им в копеечку.
Когда такая фигня случается, всегда хорошо иметь наготове такого парня, как Дэнни Филдс. В те времена Дэнни был моим ментором, человеком, который меня "открыл". Он действительно все это любил. Они были в ярости, ущерб серьезный, но Дэнни с ними как-то добазарился, и все рассосалось. Они улыбались и говорили: "Здорово вы сегодня играли, только, пожалуйста, завтра не надо лазить на трубы, ладно?".
Четвертый вечер был совсем безумный, я же никогда не играл четыре концерта подряд, я уже был на грани. Я всегда считал: хорошенького понемножку, я любил людей в малых дозах - промелькнуть, а не рассказывать всю историю своей жизни. Мне всегда нравился беглый взгляд, а долгий контакт с публикой - это уже лишнее.

Первый бис

И вот выхожу я на четвертый концерт и не знаю даже, что делать. Играем как обычно: "I'm Loose", "Down the Street", "Dirt", "Fun House", "TV Eye" с нашим концептуальным саксофонистом Стивом Маккеем, "1970", "You're Alright", "Private Parts", "Dog Food", песню под названием "Egyptian Woman" (ее так и не записали) и "Searching for Head". Поиграли - и будет, а они требуют еще. Хотя знают, что больше не выйду. Я никогда не выхожу на бис. Но в тот вечер решил выйти. Никогда вообще не выхожу на бис. А тут решил выйти, так?
Я до того удолбился в ту ночь, что мне самому хотелось еще. Так что я впервые вышел на бис. Больше двух лет играл концерты, не выходя на бис - ни при каких обстоятельствах. Типа: вот и все! Вот. Мне не нравилась фальшь самой ситуации биса, идиотизм. Пишут же: такой-то четыре раза выходил на бис, и т.д., и т.п. Таких артистов, кстати, охотнее приглашают. Короче, мы выходим на бис.
Все говорили: "Сейчас что-то будет, что-то он сделает". Ничего я не сделал. Я ничего не мог сделать. В конце концов я достал хуй - самый что ни на есть дурацкий жест - я показал им хуй. Перед этим минут 15 валялся на спине, бормотал что-то про древний Египет, пытался как-то разогнаться. А потом просто показал хуй. Когда играешь музыку, все, что обычно делаешь хуем, поднимается в башку, в верхнюю чакру, называется еще "третий глаз", вот тут, в середине лба. Достал хуй, ну и что с ним делать? Запихал обратно и ушел. Это был первый спад энергии за всю нашу историю. Первый.

Первые сонники

Раньше я никогда снотворное не пил, но после этих четырех концертов был слишком взвинчен, так? Берни, техник наш, транки любил. И предложил: "выпей таблетку, заснешь нормально". Ну, я - это же я, я же не могу выпить одну таблетку, так что он мне дал два этих, как его, туинала и один секонал, я их все сразу и съел.
Говорят, где-то посреди следующего дня меня пытались будить - пора было ехать в Детройт - но тщетно. Поэтому они меня бросили. Просто оставили в номере отеля "Челси", и я проспал еще два с половиной дня. А проснувшись, обнаружил гигантский счет и всего лишь несколько долларов в кармане. Им было наплевать. Они были очень - как бы это сказать - черствые. Stooges никогда меня особенно не любили, питали ко мне какую-то первобытную зависть. Единственный, кто этого не замечал - это я, потому что я идиот. Хорошо быть идиотом. Пришлось звонить матери, чтобы она выкупила меня оттуда.

Молочное кафе и упадок

Первый концерт Stooges сыграли в марте 1968 года, и до начала 1970 все шло гладко. В апреле или мае 1970, по возвращении из Калифорнии в Детройт, все изменилось. Безработица стала гнать людей из Детройта, вся атмосфера поменялась, и мы съехали в болото тяжелых наркотиков, транквилизаторов и тому подобное.
Как-то раз я заметил, что наш барабанщик, Рок Экшн, стал играть гораздо меньше. Раньше он играл все шестнадцатые, проходки, дроби, а тут скатился к худшему варианту того, что сейчас называется "диско": ч-бум, ч-бум. На одном из концертов оглядываюсь, смотрю - может, я гоню? - том-тома как не бывало, а Скотти уснул за установкой, уснул за рулем. Ну и я, конечно, спросил его: "Скотти, что за дела? Скотти, где твой том-том?". Установка-то небольшая: бочка, том-бас, альт-том, который крепится к бочке и звучит, как столкновение автомашин, и рабочий барабан с таким маршевым звуком. Еще хай-хэт, рингостаррская вещь, знаете, две тарелки друг об дружку: ссс, ссс. Короче, смотрю, альтушка ушла. "Скотти, где твой том-том?". - "Ой, чувак, ты знаешь, я решил его не брать, ты пойми, я врубился в новый звук, такой грув, тяжелый грув. Послушай хотя бы вот: "Funkadelic". Врубись, какой у них торчковый грув, торчковый грув. Надо, чтоб перло, а лишний барабан - он ни к чему". Ну, я думаю: "Ладно, посмотрим, что получится". Получалось как-то уж больно торчково, торчково - это же в смысле героина, так? Дело-то было не совсем в груве. Я ведь мог подвергать сомнению музыкальные решения, но никогда никого не контролировал. Каждый играл как хотел, пока я не зверел и не начинал требовать чего-то конкретного. Короче, мне и в голову не приходило.
В следующие выходные мы играли в каком-то сарае, штат Огайо. Выходим и играем "1969", там такой джангловый бит, который обычно делается на басовом томе, так? Оглядываюсь. Что случилось с басовым томом?
После концерта сидим в молочном кафе "Dairy Queen" - нет, серьезно, - отдыхаем в молочном кафе с девками, эдакие откормленные кукурузой, до смешного сисястые, курносые, лупоглазые, в весьма рискованных кофточках - хорошие девочки, только медленные немножко. И я спрашиваю: "Скотти, - (на самом деле я обращаюсь к нему: "Рок", лучше звать его "Рок"), - слушай, Рок, мне не хватало том-баса на "1969". Ты почему на нем не играл?". - "Ну это, Джимми, пойми, чувак, оно гораздо лучше, когда прямая бочка, тарелки и прямая бочка, и все. Так же круче, настоящий фанк". Тут я начинаю подозревать неладное. Короче, вслед за тарелками он проторчал рабочий, бочку, хай-хэт и мелкие примочки, и самую маленькую звонкую тарелочку. На этом ударная установка кончилась. Рок, какой же рок без ударной установки? Он заплатил деньги; он сделал выбор. Сейчас он живет с матерью и съедает по ящику пива в день. (1982. Сейчас, через 25 лет, братья Эштоны опять выступают и записываются с Игги Попом. - Прим. перев.).

Разделка туши

Однажды в Вашингтон ДиСи попалась нам байкерша весом фунтов 250 - с ней были трое Stooges, я ни при чем. Меня позвали посмотреть. Это пиздец. Они привязали ее, голую, ремнями за руки, за ноги и расчертили маркерами на поразительно аккуратные кусочки - как схема разделки туши в мясной лавке, плюс стрелочки, направленные к причинному месту, и разные надписи. Все это сделали, когда она отрубилась - а когда очнулась, так отчаянно хотела веселиться любой ценой, что была на все согласна, пока мы вроде как не замечаем, что она разрисована. Тот факт, что она связана и обездвижена, ее не волновал. Еще у нее была унция "ангельской пыли", и она много курила. Как ни в чем не бывало. Но стоило кому-нибудь неуважительно высказаться насчет ее интересной позиции, она начинала паниковать, и тотчас же вылезала наружу вся жалкость ее натужного веселья. Парни не хотели ее огорчать, подозревая, что где-то неподалеку наверняка обретается ее чудовищный дружок-байкер.

Фриско

В 1970 году мы играли забавный концерт с Элисом Купером. Сначала я, потом Элис Купер, а потом какая-то неизвестная группа "Flaming Groovies", ни разу не забавная.
Хорошо отыграли, а потом подходит ко мне чувак и произносит длиннющую речь о роке. Он представился Стэном Аусли, кислотным королем. Ишь ты. И, как бы, ну и что? Целую речь толкнул о каких-то своих знакомых, которые утверждают, что я в сговоре с дьяволом - несусветная хуйня. Рассказывал, как делал звук "Grateful Dead".
В первом ряду были какие-то чудики в навороченных арабских одеждах. Мы впервые попали в Сан-Франциско (и вообще в Калифорнию). После концерта я поехал в гости к этим ребятам, оказалось, они из "Хибискуса" - трансвеститской тусовки. Я понятия не имел, что это такое. В жизни не был в гостях у голубых.
Помню странное, пронизывающее ощущение от этого дома; трое из них не сводили с меня глаз - очень неуютно. До тех пор я не сталкивался ни с гомосексуальными, ни с опиушными кругами. Была там девчонка, Тина, тоже нездоровое существо. Ей было лет 14, и она торговала собой, чтобы покупать героин - совершенно маленькая, откуда-то из Сан-Бернардино, очень хороша, латиноамериканского типа, прекрасный римский профиль, красиво очерченные брови, карие глазищи, развратный рот. Я зависал с ними всю ночь и проникся отвращением ко всей этой хуйне. Так что я забрал Тину и поехал домой. Ее как-то непонятно колбасило. У меня на нее был гигантский стояк, и впервые в жизни я услышал: "Больно, делай мне больно!". Никогда с таким не сталкивался. Узнал кое-что новое.
So loveless,
so pretty,
so what?

Лос-Анджелес. "Тропикана"

Поехали мы в Эл-Эй записываться. Мы, собственно, во Фриско играли, чтобы покрыть расходы на эту поездку. Записывались в студии "Электра" на бульваре Санта-Моника, а жили в "Тропикане", знаменитом рок-отеле. На каждый день я выбирал по одной песне - в день по песне. Приходили в студию, я давал им песню, и мы крутили ее столько, сколько нужно, пока я не удовлетворялся результатом. Я пропевал каждый дубль вместе с группой. Сидели и записывались как могли - без наложений.
К счастью, у нас были отличные звукоинженеры. "Электра" была продвинутой студией. Они начинали с фолк-рока. Молодцы. Они были заинтересованы в качестве записи. Там был инженер-англичанин, Байрон Росс-Майринг, он снимал наш звук как есть и старался по возможности сохранить всю спонтанность, все случайные гармонии, чтобы это прочиталось на пластинке, примерно наполовину очищенное от моей любимой грязи (когда все звуки друг в друга лезут). Альбом "Funhouse" отлично записан, мне понравилось.
"Электра" была в двух кварталах от нас - в двух кварталах от "Тропиканы". Так что каждый день можно было наблюдать, как мы шагаем по улице с гитарами. Четверо Stooges честно топают по улице, полные решимости дойти до студии и записать песню. Топает компания провинциалов - у меня в заднем кармане бумага и ручка (вдруг придет в голову поменять слова), а также наркотики, у гитаристов и басиста - кейсы с инструментами, так?
Между тем моим соседом по "Тропикане" был Эд Сандерс, который писал книгу "Семья" - про мистера Мэнсона. Это было вскоре после мэнсоновских убийств, и он несколько напрягался жить рядом со мной, особенно когда я стал носить красный собачий ошейник, купленный в Баузер-бутике. Я-то думал, мне идет, а он думал, это что-то означает. Все тогда гнали на тему "сатанизма" - что бы это ни было.
Там же жили Энди Уорхол, Пол Моррисси и вся съемочная группа фильма "Жара" (или "Свет"?). Так я познакомился с Энди Уорхолом. Я плавал в гостиничном бассейне. Бассейн маленький, плаваю я хорошо; делаю несколько взмахов под водой, чувствую, кто-то на меня смотрит. Выныриваю - стоит Энди Уорхол. "Ух ты, - говорит, - здорово плаваете". Так и сказал. Поболтали немножко. Такой славный. Говорит: "Заходите ко мне как-нибудь". Я занервничал. Он жил в номере 15, а я в 9-м, недалеко. Он всегда оставлял дверь нараспашку, чтобы следить, пришел ли я. Я очень стеснялся. Наконец однажды все-таки зашел к нему, долго разговаривали.

Преодоление депрессии

Да, вот это интересная тема, насчет суицида и мрачных настроений. У меня часто бывало в жизни мрачное настроение, причем в основном я злился на себя самого, когда трудно общаться с людьми, достучаться до кого-то. По-моему, все мрачняки именно отсюда.
В какой-то момент ситуация была хуже некуда. Несколько лет я провел на самом дне - лежал в психбольнице, был без работы, надо мной смеялись, меня практически вытеснили со сцены, хотя я был слишком упертый, чтобы так вот взять и уйти. Контракты нависали надо мной, как переносная туча, не позволяя поменять менеджмент. И СЛАВА БОГУ! Я готов был подписать все что угодно.
Но благодаря Дэвиду Боуи произошел перелом, мы покатались вместе, записали альбом "The Idiot". Он разъезжал по всему миру и работал в условиях гораздо большей жесткости и требовательности, чем я привык. И я как-то внутренне освободился, то есть не то чтобы я раньше был не свободен, но это было новое ощущение. Перестал зависеть от наркотиков, от необходимости впадать в спячку каждый раз, как только случается неприятность, от валиума и прочих снотворных. Учтите, мои слабости никуда не делись. Я не собираюсь тут публично в них ковыряться, но факт тот, что тогда я впервые смог преодолеть зависимость.
Однажды во Франции, в Шато Д'Эрувиль под Парижем мы играли в пинг-понг. Я никогда в жизни не умел играть в пинг-понг. Дэвид говорит: "Пошли сразимся". - "Да я не умею". Тем не менее мы сыграли, и в тот день у меня получилось. Я говорю: "Удивительно, я же никогда не умел в это играть, а тут получается". Он говорит: "Ну, Джим, дело, наверное, в том, что ты стал лучше к себе относиться". Очень деликатно сказал, обычно ведь никто не хочет показаться учителем, ментором - понятно, да? Очень деликатно это было сказано. Я подумал: какой хороший ответ. На третий раз я выиграл, и больше мы не играли. Я в самом деле быстро научился.

Эджуотер

Это было ранним сентябрьским утром в гостинице "Эджуотер" в Сиэтле: совместный тур Игги-Боуи 1977 г. Я только что отыграл и сижу в своей комнате с девицей по имени Сьюзи - рыжая красотка с совершенно снежно-белой кожей, не толстая, но в теле, длиннющие ноги, черное мини и красная маечка.
В "Эджуотере" можно рыбу ловить из окна. Все окна открываются на океан, вода пульсирует. Я еще весь на концертном драйве. В холле тусовка, какой-то парень в наряде умника - защитной униформе предлагает поехать в город на вечеринку, где играет местная группа.
Мы набиваемся в фургон и едем в старую часть Сиэтла. В ночном Сиэтле прозрачный, прохладный воздух, люди сидят на крылечках, дышат, пьют пиво - крепких напитков не видно, только пиво.
Каркасный дом на углу, поднимаемся наверх, комната футов 12 на 14, на бетонном основании самодельная фанерная сцена, в помещении человек 20, дощатая сцена ходит ходуном, и звук отличный. Гитары орут прямо в лицо, ревут басами, как динозавры, а в другой комнате крутят пластинки.
Я сижу в той комнате, где пластинки, кадрю кубинскую девицу, курю траву, попиваю пивко. Я под коксом, но он уже отходит, знаете. Парень говорит: "Может, сыграешь?". Отчего бы и не сыграть. Пошел в ту комнату, где банда, и как мы с ними дали оторваться - ничуть не хуже, чем на моем собственном концерте. Играли "Wild Thing", "Gloria", простые вещи, которые все знают. Сцена ходила ходуном, вся комната ходила ходуном. Лампочка горела, весело было: такие дела.

Берлин как дом

Однажды в жизни я чувствовал себя дома. В Берлине. Два года там прожил, может, даже больше. С девушкой по имени Эстер. Не все знают, что Берлин - очень специальное место. (Западный Берлин 80-х. Отчасти эта специальность сохранялась в 90-х после падения стены, а теперь уже, наверное, все. - Прим. перев.). Мало детей, мало людей средних лет. В основном молодежь и старики, а между ними почти никого.
И активный музыкальный движняк. Здорово. Прямо волшебная страна Я нашел целый заброшенный город. Когда немцы проиграли войну и пришли русские, вся промышленность исчезла, практически за одну ночь. Остался целый город прекрасных заводских строений - правда, они меньше, чем те, к которым мы привыкли сегодня. Гигантские лофты, построенные в двадцатые-тридцатые годы. Отличные были дизайнеры. Много свободного места, потому туда и ломанулись все художники, артисты и так далее.
Когда мы сделали "Идиота" и репетировали перед туром, у нас был целый павильон на старой студии UFA, где снималось всякое великое кино - "Метрополис", например. До победы нацизма там работал Фриц Ланг. Много великих фильмов было снято на UFA. Прекрасные фильмы немецких экспрессионистов гнили на полках, потому что непонятно было, чьи они теперь. Повсюду стоял запах медленно портящейся пленки.
Это мне, наверное, и нравилось: город призраков, при этом масса плюсов. Благодаря четверовластию полиция смотрела сквозь пальцы на так называемое "культовое поведение". Город крайне алкоголический, обязательно кто-нибудь на улице да шатается. Торговля наркотиками тоже не особо преследуется. Законы попустительские, все вежливые: "да, сэр, нет, сэр". Не то чтоб им совсем наплевать на торговлю наркотой, просто людям не мешают оттягиваться. Город открыт круглосуточно. Это берлинская традиция, оставшаяся с веселых 20-х годов. Закрываются одни клубы, открываются другие, и так сутки напролет.
В одном только Западном Берлине штук семь озер, которые, как правило, соединены каналами - можно плавать и кататься на лодках, для этого много замечательных мест. Еще там есть деревни в черте города, огромная территория, очень красивая, запущенные старые деревни с удивительными немецкими стариками. Мы ходили гулять и заблуждаться; я люблю плутать в каких-нибудь совершенно деревянных местах, чтобы стряхнуть с себя всю эту Америку, просто полностью смыть. Такая прогулка - она как душ, знаете, просто смываешь с себя всю эту дрянь, в которой рос с детства. Кто находил когда-нибудь огромный заброшенный город в далеких краях, тот меня поймет. Поразительный опыт.
Мне страшно в этой стране, в Америке. Здесь, конечно, есть свои полезные плюсы, но некоторые ценности настолько ложны, настолько зловредны. Многие люди постоянно в печали, сами того не замечая, как будто им какой-то вирус разъедает мозги. Людей держат в узде самым жестоким образом, а я люблю совсем другое.

Быть в команде

Думаю, самое лучшее, что сделала для меня музыка - она стала моим домом. Семья-то у меня была, но это лучше, чем семья. В семье всегда есть мама, перед ней надо постоянно оправдываться, признавать: "ну мама, я же вышел из твоей: ну прости меня". И отец всегда может сказать: "Это была моя сперма". Он передал тебе свои гены, и теперь ты должен говорить: "Извини, папа", а он, возможно, скажет: "Я тебе сейчас задам за то-то и то-то". И если хочешь как-то развиваться, придется покинуть эту старую семью. Надо уйти из семьи, потому что когда хочешь измениться, друзья тебе не дадут. А твои первые друзья - это твоя семья.
Конечно, лучший способ играть музыку - это быть частью КОМАНДЫ: вроде байкерской банды, вроде семьи, только каждый должен свое место в этой новой семье заслужить. Но ты должен понять - ты, тот, кто слушает меня сейчас где-нибудь в доме N 1447 по Окридж-курт в городке Шейкин-Эспен в глубинах Пенсильвании, или где ты там находишься, - что, единожды покинув эту новую семью (а покинуть ее придется), ты попадешь в еще худшую историю. Тебе придется создавать семью самому.
Давай повернем иначе. На свете очень много народу - слишком много, и естественный инстинкт каждого человека, с которым ты сталкиваешься - использовать тебя, ибо чем больше рождается людей, чем дольше они живут, тем меньше от них проку - особенно по сравнению с теми, кто совершенствуется в своем деле, - тем больше всеобщее беспокойство и конкуренция. Люди всегда хотят тебя как-то употребить. Они пытаются тебя побить, победить. Если у тебя нет семьи - нет команды - ты пропал.
Когда одиночке действительно есть что сказать - это редчайший случай. Я думаю, если не выступаешь от лица какой-нибудь группы, тебе нечего сказать. Разве не так?

Непосредственный контакт

Меня оплевывали, меня лупили, меня закидывали яйцами. Бумажными стаканами, деньгами, фотоаппаратами, лифчиками, трусами, ссаными тряпками, дорогими шмотками, поясами и так далее. В меня стреляли, между прочим, из рогатки. А что, постепенно привыкаешь.
Вот месяца полтора назад я был в Детройте, и кто-то швырнул в меня бутылкой виски "Джонни Уокер Блэк". Я знаю, что это был "Джонни Уокер Блэк", потому что ребята из группы потом ее подобрали. Швырнул бутылку виски. Пронес как-то через все кордоны, через охрану. Чуть-чуть не попал в голову. В общем-то, по волосам задело. Я видел, как она, сверкая, летела ко мне. Где-то последние футов шесть видел. Но времени увернуться не было. Я только слышал, как она просвистела у виска и грохнулась позади. Стекло такое толстое, что не разбилось. Реально толстое стекло. "Джонни Уокер Блэк" - качественная бутылка. Я потом сказал этому мудиле с телевидения: как здорово, что бутылка пролетела мимо, а он, конечно, вырвал из контекста и извратил: "мол, так мои фанаты традиционно приветствуют меня, и мне это нравится".
Однажды грейпфрутом получил прямо в лоб - в Кобо-Холле в Детройте.
Как-то играли мы в клубе "Rock'n'Roll Farm" в Уэйне, штат Мичиган. Полная дыра. Я вообще много играл в дырах. Никто из Stooges не переживал по этому поводу - играем, и ладно. Короче, играем мы в этой дыре в Уэйне, штат Мичиган, у какой-то деревенской дороги - народу человек 800 или 1000, - а я в обвислой женской шляпке с тремя цветочками, с длинными обесцвеченными волосами, в пачке и балетках, и с каким-то шарфиком вокруг пояса, кажется, это была чья-то занавеска.
А на сцену все время летели яйца, и в конце концов это меня достало. И я сказал музыкантам: "Так, все, стоп!". Я иногда так делаю.
Интересно - не знаю, может и с другими рокерами такое случается, - но музыка у нас крайне агрессивная и возбуждающая, и через несколько песен я впадаю в измененное состояние, возможно, от переизбытка адреналина. Мне кажется, что я могу совершить все что угодно. Это, конечно, не так, и я часто влипал в неравные, заведомо проигрышные драки.
Итак, я говорю: "Стоп!". А зал, повторяю, дрянь, потолки низкие, - мог бы быть зал для пинбола. Я хочу знать, кто именно швыряет яйца. И вот, гляньте-ка, расступаются воды, и передо мной, футах в 75-ти, вырастает эдакий человек-гора, ноги расставлены, носки врозь, - совершенно невероятных размеров парень с самой широкой и счастливой улыбкой, которую я когда-либо видел. Это была действительно чудесная улыбка - он знал, что он король, и готов был дать мне оторваться (надеюсь, не до смерти). Длинные рыжие волосы, рост около 6 футов 5 дюймов, широкие плечи, клетчатая куртка, ухмылка эта. И на одной руке кастет с перчаткой до локтя, с шипами на кулаке. Подмышкой картонная упаковка - дюжина яиц, его оружие. У него все получилось, и вот он стоит, подбоченившись, таращится на меня и глубоким таким басом говорит: "Привет".
Пришлось мне сделать из этого шоу - и, подпрыгивая на цыпочках, как боксеры из телевизора, я устремляюсь на него - Давид против Голиафа. Видеть, как его кулак летит навстречу, было все равно что ждать лобового столкновения с поездом. Он сшиб меня одним ударом, тут же кровь - прямо промеж глаз, до сих пор шрам есть. Кровища, ужас. Я увидел звезды. Было очевидно, что его не победить, и я сказал: "Ну что ж: продолжим концерт".
Вернулся на сцену, и мы сделали "Луи, Луи".
Я страшно боюсь полиции, властей. У меня в тех краях была подруга, совершенно цивильная девушка. Тогда еще девственница, ха! - деталь, о которой я позаботился через год. Она жила с родителями. Она говорит: "Бежим, я тебя спрячу". Я хотел оттуда смыться, я знал, что будет полиция, встречаться с ней не хотелось. Так что мы смотались, я прямо в своем костюме маленькой балерины, так, и поздно ночью проникли к ней в дом. Удивительная ночь в пригороде, в балеринском прикиде, в какой-то дедушкиной, что ли, кровати, и что самое ужасное, она ведь даже не трахалась еще, понимаете. А я весь на взводе - девица-то недурна - и всю ночь пристаю к ней, прямо в этой пачке, безрезультатно. На следующее утро мне пришлось пройти через чаепитие с мамой, при свете дня, в костюме опять же балеринки, и так далее. Короче, день не задался. Вот что значит - неправильно оделся.
В тот же день я вернулся в Детройт, пошел на радио и пригласил всю эту банду, "The Scorpians", членом которой являлся этот чувак, приехать и показать себя в Детройте, в Michigan Palace, что они и сделали.
Там был записан "последний концерт Stooges", "Metallic K.O.", где я на обложке лежу в отрубе - лежу, собственно говоря, как покойник в гробу. На записи слышно, как летают предметы: саперные лопатки, четырехгаллонные кружки и так далее. Правда, дамы из первых рядов бросали красивое нижнее белье, по-моему, очень мило с их стороны.
Опять же плевки: в меня, наверное, плевали больше, чем в кого-либо из живущих, скажем так, вне пенитенциарной системы. Забавно - как аукнется, так и откликнется: я ведь сам завел обычай плеваться. Когда публика обламывала меня, я плевал в нее, чтобы расшевелить. Мне же надо было как-то удовлетвориться, вот я и плевал в этих мудаков.
Но через три года, ой-ой-ой: у меня был камбэк-тур при поддержке Дэвида Боуи, он играл с нами на пианино. Был концерт в "Friar's Court" в Эйлсбери, неподалеку от Лондона, разогревающий концерт перед Лондоном. Мы уже некоторое время провели на континенте и были наслышаны об английском панк-движении и некоторых связанных с ним ритуалах.
То есть публика научилась харкать на артистов, понятно? В Эйлсбери меня приветствовал любвеобильный дождь - бешеный дождь харкотни. Они подскакивали как можно выше, чтобы доплюнуть до меня. Они даже как-то специально менялись местами, чтобы каждый мог внести свою лепту. Кто на самом деле страдает, так это члены группы - они не могут так быстро уворачиваться, как я. Целились панки плохо, так что группа была оплевана с головы до ног.
А я нанял тогда соул-музыканта, Джеки Кларка, черного чувака, который играл с Айком и Тиной Тернер, в "Nitty Gritty Dirt Band" и, кажется, в "Dr. Hook's Medicine Show" или в каком-то подобном гнилостном американском ансамбле. Типа профи, настоящий музыкант, я нанял его играть ритм - у него было хорошее чувство ритма.
Нанял его на один тур. У него был свой стилек - черный ковбой, вроде Бо Диддли от Гуччи, прекрасная шляпа "Stetson", коричневой кожи, и тореадорские штаны - очень утрированный ковбой. В первый же вечер он подошел ко мне и говорит: "Джим, пусть делают со мной что угодно, только пусть не плюют на шляпу, меня это бесит". Он был прямо весь заплеван.
На самом деле с моими музыкантами часто случаются происшествия. Клаус Крюгер, мой немецкий барабанщик, впервые приехал в Америку записывать со мной "New Values" и решил попутешествовать по стране. Это было перед Рождеством. Он катался по восхитительным пустыням и каньонам, а на самое Рождество какой-то пацан запулил ему в переходного моста грейпфрутом прямо в лобовое стекло и едва не убил его.
Вот в этом последнем туре половина моей группы была избита при попытке защитить меня - спасти меня - от монстра, которого я сам спровоцировал. Марсель, наверное, даже хуже, чем Детройт.

Капитализм против рока

Если бы я мог вступить в настоящий музыкантский профсоюз - вроде шахтерского профсоюза, только для музыкантов, где гарантировали бы право держаться за гитару восемь часов в день, хорошо или плохо - без разницы, только не отлынивай, и платили бы, ну скажем, 250 долларов в неделю (нормальные деньги?), - я бы с удовольствием играл и пел для кого угодно. Уж лучше так, чем участвовать в сегодняшней капиталистической музиндустрии.
В шоу-бизнесе я выучил одну вещь. Ты либо на дне, либо на вершине. Либо побираешься, либо становишься популярной игрушкой - синдром Кена и Барби - и выставлен на потеху. Или с ними, или: извини.
Если бы социально-экономическая система Америки была устроена таким образом, чтобы гарантировать мне работу - покуда я хочу работать по способностям, шесть дней в неделю, пять ночей в неделю, по воскресеньям сверхурочные, как социалистический музыкант, за установленную зарплату, - я бы согласился.
- Ты бы вышла замуж за такого парня?
- Ну, по другим причинам.
- То есть вышла бы за меня по своим причинам, даже если бы не было стабильности?
- Ага.
- Ну и дура. Так нельзя.
- Почему? Можно.
- Нельзя. Как так можно?.. Нажми на стоп. Пусть будет ночь.
(Можно предположить, что это диалог с Анной Верер, соавтором книги. - Прим. перев.)

Завоевание чартов

Теперь о том, как подняться до номера 39 в этих чертовых диско-чартах. Я находился в процессе спускания более 100 000 долларов на альбом, который должен быть стать коммерческим, потому что я обещал президенту рекорд-компании, благослови Бог его душу, и своему "менеджеру" - клялся и божился, что сделаю коммерческий альбом. Но получался все равно Игги Поп, как ты ни выебись.
И вот президент моей рекорд-компании прилетает из Англии в Чикаго увидеться со мной, а мой новый менеджер такой молодец, что скрывает от него, где я. Поэтому в тот вечер мы с президентом, Чарльзом Левисоном (это управляющий директор "Arista Records International", один из немногих моих настоящих друзей в музыкальных кругах и просто хороший человек), так и не встретились. Наутро он звонит: "Джим, я тебя искал". Я говорю: "Я в Холидей-инн в Лейкшоре". - "Отлично".
Приезжает он за мной на маленькой арендованной машинке - и Деннис Шихан, мой тогдашний менеджер, первым делом распахивает мне заднюю дверцу, а сам прыгает на переднее сиденье. Мой президент оборачивается и спрашивает, подняв бровь: "Джим, тебе там сзади удобно?". Хороший был дядька. Он просто охуел от того, как эта полуграмотная свинья обращается с великим артистом. Я потом прогнал этого мудака Шихана. Обожаю увольнять людей - одно из приятнейших ощущений на свете: Ты уволен! Пшел на хуй. Ты не на себя работаешь. Ты на меня работаешь, хуесос! Короче, едем по Лейкшорскому шоссе, сворачиваем вправо на Огайо-стрит, я там знаю отличную японскую забегаловку. Ну вот, и сидим мы там, так? Я выпиваю три-четыре чашечки сакэ, а они не пьют. Сижу между ними, приносят еду, я набиваю рот, а они-то не особо едят. Наконец Чарльз приступает к делу: "Джим, ты уже потратил на альбом сто тысяч, а сингла все нет. Ээ, что делать-то будем?" Я говорю: "Слушай, дружище, давай мне Фила Спектора. Я знаю, он одиночка, сам по себе, но он дурак будет, если не согласится со мной работать. Он меня поймет. Мы сделаем хит номер один. А если не Фила Спектора, тогда Майка Чэпмена" (мне нравится, что он делает, и чувак хороший). Короче, ни Фила Спектора, ни Майка Чэпмена я не получил, а получил Тома Бойса и сделал песню "Bang Bang".
Ну, "Bang Bang" - это такая песня: бум-бум-бум-бум-бум-бум, дыр-дыр-дыр-дыр-дыр-дыр, то есть ми-ми-ми-ми-ми-ми, ре-ре-ре-ре-ре-ре, си-си-си-си-си-си, до-до-до-до-до-до, и так далее, и так далее, и так далее. Какова концепция, а? "Bang Bang" - плод усилий Ивана Краля, тупого мудилы-гитариста, который норовит заработать бабки, причем желательно в Америке. Он считает, что надо быть богатым и знаменитым, и продается задешево, потому что в сердце у него живет чудесная, прекрасная европейская музыка.
Он боится собственного СЕРДЦА. Сколько людей боятся собственного сердца. Не надо бояться своего сердца. Надо просто искать новые пути. Короче, он дооткрещивался от собственного сердца до такой степени, что превратился в очередного мудака, которого приходится терпеть.

The Right Stuff

И вот в поисках вдохновения для хита "Bang Bang" я помчался в утра пораньше в нью-йоркский книжный магазин "Gotham" - там ведь, говорят, тусовалась Джеки Онассис, - и вынюхиваю чего-нибудь на полках, и прямо носом натыкаюсь на книжку Тома Вулфа "The Right Stuff".
Это книга о том, как начиналась американская аэрокосмическая система, как NASA и весь военно-индустриальный комплекс (главная забота Эйзенхауэра) были брошены на то, чтобы переплюнуть русский спутник. Книга о великих американских летчиках и о том, что происходило на военно-воздушной базе Эдвардс.
Брали великолепных летчиков - людей высочайшей квалификации, - засовывали их, как морских свинок, в железные контейнеры и запускали в космос, только бы обогнать русских.
"The Right Stuff" не воспевает этих парней: автор просто исследует само понятие о "правильности". Правильно не говорить об этом лишний раз и относиться к себе без особого юмора - ты летчик. Ты должен верить, что ты на данный момент - единственный летчик в мире, поднявшийся на такую высоту. Не почти выше всех, а выше всех. Такой парень - самый правильный. Еще правильно, когда у тебя есть жена. И не важно, что она может в любой момент стать вдовой и является фактически придатком к самолету. Ты и сам запросто можешь погибнуть, и твой лучший друг-летчик тоже, но это не имеет значения. Все это не имеет значения.
Имеет значение другое: слава. Слава - твоя награда. Главное - быть первым. В книге говорится о том, что такое быть правильным, приходить первым - выше, дальше, сильнее, - что такое быть первым там, где сверху видно гораздо дальше, чем когда-либо видел человек.
До спутника наша космическая программа была ориентирована на точность, там были впечатляющие научные достижения. А после спутника все наши летчики были сняты с самолетов и переведены в баллистику - чем, собственно, и является спутник. Баллистика - это когда чем-то стреляют, как из ружья, запускают его в воздух, а потом оно падает. Все деньги были переброшены из авиации в NASA.
Первым полетел шимпанзе, и у него получилось. После этого пришлось обезьянничать пилотам ВВС США.
В роке тоже есть свои понятия о "правильности". Например, в роке не принято вестись на девушек. Вестись на девушек нельзя. Они выебут твою команду. Они выебут твою музыку. Но это только часть правильности. Другая часть - это то, что пока у тебя нет правильной подруги, ничего не будет. То есть девушка нужна, но обязательно правильная, и вестись на нее нельзя. Понятно? Именно сейчас я отказываюсь - пока власти опять за меня не взялись - от всех тех стремных, неприглядных вестсайдских историй, которые раньше происходили чуть ли не каждую ночь и являлись предметом фантазий моих фанатов, - с тех пор как нашел правильную подругу, Эстер. Ничего другого мне больше не надо.
Мне бы хотелось - десятью пальцами, своими руками, с помощью гитары или пианино, или даже ручки для описания наших приключений, - собственными руками, собственным голосом делать такую музыку, чтобы ее играли в 1981-м году и помнили в 1994-м. Понятно, о чем я? Вот я чего хочу.

Кто есть кто среди паразитов

Вот "Кто есть кто в Америке" присылает мне свою фигню: "Дорогой мистер Остерберг, Вы были избраны для включения:" и т.д. "Просим Вас заполнить настоящую анкету и прислать ее нам. Мы хотели бы пояснить, что вне зависимости от Вашего официального статуса, - бла-бла-бла, - включение Вас в "Who is Who in America" является признанием Ваших достижений в Вашей области, как американца". Тут я просто упал.
Ну, и валяется эта бумажка у меня в комнате, и как-то раз появляется девица, журналистка из Эл-Эй, которая уже несколько лет за мной бегает. Журналист, кстати, способен удвоить ваш вес; с его помощью можно стать "явлением". Заплати любой суке, у которой есть связи, и готово. Пожалте отобедать с какой-нибудь дефективной старой развалиной (avec entourage) ("со свитой" - прим. перев.), которой уже и дышать-то противно. На самом деле правильный публичный представитель - личное дело каждого, хотя и фирма иногда не повредит. Правильный пиарщик часто бывает неоценим.
Короче, это так называемая журналистка говорит: "Я знаю, вы не будете это заполнять", а я говорю: "Возьми да заполни за меня". Больше я этой бумажки не видел. Она ее забрала, я не стал перезванивать ни ей, ни "Who's Who". Но не в том дело. Видели бы вы то, что называлось у нее глазами. Видели бы вы эти две штуки на ее лице, которые называются "глаза". Видели бы вы то, что увидел я, когда она увидела "Who's Who". Она не из "Who's Who", но ей бы хоть пальчиком потрогать это "Who's Who". И она потрогала. Потрогала бумажку и забрала ее себе.
Она сказала: "Вы все равно не будете отвечать". Там такие пункты: перечислить свои выдающиеся достижения, корпоративные должности: Я бы, наверное, написал им чего-нибудь про свой хуй и т.п. Но она впала в такое вожделение от одной возможности потрогать эту бумажку! Это был урок на тему человеческой природы. Название на обложке - "Who's Who" - было наверху, и когда она схватила книгу, она схватила ее именно сверху. Забавно. Это, наверное, называется "тактильные ощущения". Вот такие люди просто убивают.
Говорят, смерть убивает, но на самом деле убивает не смерть. Я считаю, что умираешь тогда, когда уже никто не желает тебе добра. Или просто когда устанешь.

В такси

Видишь, мы пойманы в большом злом мире, где одну и ту же машину могут перекрасить в желтый, черный, красный цвет, могут снять колпаки с колес, а музыканты приходят и уходят. У каждого своя цена. Девушки побеждают мужчин. Люди объелись имиджами, я этому не доверяю. Я хочу спросить: что происходит с парнем, который просто хотел сыграть своим друзьям какую-то честную музыку? Что происходит с честной женщиной вроде тебя? То есть неизвестно, кто из нас скорее честная женщина - ты или я, я не знаю. Нью-Йорк похож на улей, не нужно ехать семь миль по горизонтали и один этаж по вертикали. Можно просто пройти три квартала по горизонтали и семь этажей наверх.
Так что же такое рок-н-ролл? Это то, что вытряхивает тебя из супружеских отношений. То, что сажает тебе почки. То, что разрушает твою печень. То, что продает МакДональдс. Место сбора людей. Люди приезжают в Нью-Йорк с разных континентов, кто-то с Гаити, кто-то с прекрасного острова Испаньола, приезжают, чтобы страдать.
На 5-й авеню торгуют так называемым искусством. У нас есть поп-герои и звезды искусства - рок-н-ролльщики. И мы все толкаемся, пихаемся, продаемся, ибо в глубине души знаем, что без этого не будет радости от любви. В Нью-Йорке лиловое, зеленое, желтое, красное, янтарное, белое, черное, синее, голубое - все толкается, пихается, продается. Население, подобно толпе неграмотных потомков Майя, носится по развалинам некогда великой цивилизации - понятия не имея о том, каким образом был построен этот город, - просто играет на руинах. Но я не хочу играть на руинах.