Лидер группы "Умка и броневик" Анна Герасимова: "Все, кто были не комсомольцами, были хиппи" [ВИДЕО]
Фото БУНОВСКОГО Константина
На вопросы читателей "Комсомольской правды" ответила лидер группы "Умка и броневик" Анна Герасимова.
Лена: - Как Вы начали писать песни? Как человек, который занимался серьезными переводами, начал заниматься рок-музыкой?
- Я занималась исследованием текстов. Я – филолог, который занимается литературой. А закончила, действительно, отделение перевода. Песни сочиняла я всю жизнь. А потом, в какой-то момент стало понятно, что их можно кому-то показать. И это произошло как раз где-то в 1985-1986 годах. Это не то, что сидел кабинетный ученый, весь в бумажжках, и вдруг ему в голову пришло, что, оказывается, можно песни сочинять. Нет. Это не так было. Все очень постепенно.
Таня: - Сейчас уже 2011 год. С 85-го как-то изменилось мировоззрение? Темы, которые больше волновали тогда, и которые волнуют сейчас?
- Дело в том, что я очень упертый человек. Я мало меняюсь. Единственное, что с возрастом как-то поспокойнее становлюсь. А вообще – все то же самое.
Оля: - Т.е. автостопом в Среднюю Азию уже слабо?
- Что значит "слабо"? Вы хотите взять меня на слабо? Я думаю, что это и тогда было совершенно бессмсленное занятие. Вот именно тогда я взяла себя на слабо. Но это по молодости можно себе позволить такие мероприятия. А так, мне сейчас достаточно адреналина на концертах, чтобы подвергать себя еще каким-то дополнительным испытаниям. Я вообще очень выносливый человек. И я себя все время загружаю до какого-то предела. И дальше уже смысла нет. Т.е. у меня все время какие-то гастроли, какие-то поездки, какие-то концерты. И мне хватает.
|
Оля: - Но это же все очень утомительно?
- Гораздо утомительнее сидеть на стуле и смотреть в компьютер. Это я точно знаю. Потому что я филологией продолжаю заниматься. Спорадически, но тем не менее. Составляю какие-то книжки, перевожу какие-то еще книжки. Для меня это жуткая беда, когда я должна сидеть, не отрываясь смотреть в экран и тарахтеть по клавишам – это жуткая нагрузка и физическая, и умственная. Мне легче так: прыг-скок и хорошо.
Игорь: - Как Вы можете определить свою аудиторию? Кто приходит на концерты?
- Нормальные люди от 8 до 80 лет. Много народу. Я не знаю – их как-то видно на улице. Я уже говорила об этом раньше. По глазам.
"У МЕНЯ ОРГАНИЗМ НАЦЕЛЕН НА САМОСОХРАНЕНИЕ"
Артем: - Совсем недавно в Коктебеле был рок-фестиваль, Вы принимали в нем участие…
- Я бы не могла сказать, что это был рок-фестиваль. Это фестиваль Джаз-Коктебель, в котором параллельно принимает участие куча – все, кто хочет. Мы на большой сцене не выступали. Нас туда и не приглашали, а то бы мы, конечно, выступили. Мы выступали на малой сцене, которая была со свободным входом, развернута в другую сторону. Ну, и в небольших заведениях – кафешках, барах. Очень много народу. И вообще там приятная обстановочка полного беспредела создается. Мне чего беспредельничать? У меня уже организм нацелен на самосохранение. Но смотреть на чужой беспредел все равно приятно. Все крутится, как колесо. Там еще этот нудистский пляж. Голые пьяные люди, каие-то девки, какие-то чуваки, и все такое цветное, все катится колесом.
|
Артем: - Каких-то исполнителей, интересный для Вас, заметили там?
- Какие-то были черниговские хлопцы очень бодрые. Немножко на Гадюкиных похожи. Но у них, конечно, тексты не такой силы. Но все равно – такая лихая западная музыка, с такими развеселыми украинскими словами. Я не помню как они назывались. Там ничего не возможно заметить. Там все несется кувырком о всех сторон, и только успевай всеми лапами за что-нибудь уцепиться.
Юра: - А кроме Коктебеля, Вы принимаете участие в каких-то рок-фестивалях.
- Коктебель не есть рок-фестиваль. Это джаз-фестиваль, на который почему-то все несутся. Мы принимаем участие в любимом фестивале "Пустые холмы". Это свободный фестиваль независимой музыки. Чаще всего он проходит в Калужской губернии. У них бывают еще осенние "Пустые холмы", которые называются "Город золотой". Он проходит под Судаком. Но мы на него уже, к сожалению, не успели. Мы летом сидим, в основном, в Севастополе, и ездим оттуда туда-сюда. А сейчас мы уже поедем в Россию и будем оттуда ездить туда-сюда. Такая жизнь, кочевая.
"ВСЕ, КТО БЫЛИ НЕ КОМСОМОЛЬЦЫ, БЫЛИ ХИППИ"
Светлана: - Анна, скажите: хиппи - это обязательно протест, бунтарство, или что-то еще?
- Я не знаю. Наверно, что-то еще. Я вообще далека от того, чтобы себя позиционировать, как вот это самое хиппи. В свое время хипповали все. Т.е. если ты нормальный человек, то ты, безусловно, был хиппи. В отличие от какого-нибудь ботаника. Тогда не было слова "ботаник", было слово, допустим, "комсомолец". Были комсомольцы, а все, кто не комсомольцы, все были типа хиппи. Они слушали Led Zeppelin и ходили с волосами. Поэтому, вот этот ярлычок на меня навешивать… Ну, правда, может меня как независимого эксперта спросили…Хиппи тем и отличаются от прочих молодежных движений, что как раз бунт и протест им абсолютно не свойственен. Наоборот, хиппи всегда говорят: "Лучше влезть в грязь, чем в политику". Просто отойди в сторону, если тебе что-то не нравится. Не участвуй в этом говне, и все будет очень хорошо. Я лично не хиппи, видите, у меня волосы короткие, одежда черненькая. Но я полностью с этим согласна. Т.е. если мне что-то не нравится, я биться головой о стенку не буду, потому что стенка по-любому жестче, чем голова. Я отойду в сторону и буду заниматься своими делами в каком-нибудь соседнем лесу, например. Зачем мне эта стенка. И пусть стоит 100 человек и бьется головой, все равно эту стенку не пробьешь. Такое мое отношение к бунту и протесту.
Григорий: - Добрый день. у нынешнего поколения секса и драгсов хоть отбавляй, а вот с рок-н-роллом как-то совсем не очень. прав был Борис Борисыч, когда сказал, что рок-н-ролл мертв?..
- Борис Борисыч это сказал, когда рок-н-ролл был еще жив. Да он вообще любит рассказать, что все вокруг мертво, а он еще живой. На самом деле я склонна полагать, что как раз все наоборот. Пока есть нормальные люди, которые играют рок, этот рок жив. Пока есть нормальные люди, которые играют джаз, этот джаз жив. И делать какие-то громкие заявления, какие-то декларации, мне кажется, это просто очень громко и очень нескромно. Кто ты такой, чтобы сказать, что рок-н-ролл мертв? Кто ты такой вообще? Ты что, рок играешь? Посмотри на себя в зеркало. Вот и все. А что касается современного поколения, у них, наверно, какой-то свой рок-н-ролл. Кроме того, я вижу очень много молодых людей, которые слушают старую музыку. Не Вивальди я имею в виду, а музыку прошлого века. Они хорошо в ней разбираются, интересуются и сами ее играют. Может быть их даже больше, чем было нас в свое время. Поэтому, я не люблю скоропалительные выводы и громкие декларации.
Генка: - Ань, есть ли такое явление как "русский рок", на твой взгляд? Или рок все-таки един, а национальное деление от лукавого?
- Совершенно врерно. Един, а национальное деление, как и всегда, от лукавого. Я вообще против национального деления.
Andy: - Умка - медвежье имя, а Броневик, скорее, свойственен Мюллеру или Ленину. Как удается совмещать весь этот мир, все эти бесконечные улицы с фонарями, звездами и вдруг - онлайн конференция на Правде, хоть и Комсомольской?
- Я третий раз участвую в онлайн-конференции в "Комсомольской правде". Первая была в Питере, вторая – в Харькове. Не важно, что она называется "комсомольская". Это она чисто по традиции так называется. Я третий раз встречаюсь с совершенно вменяемыми людьми, которые работают в такой штуке. И они делают совершенно вменяемый продукт. Назвать можно как угодно, главное же наполнитель. А звезды, фонари и онлайн-конференция… Не знаю, меня пригласили, я приехала. Люди приличные, чего бы не приехать. Умка – медвежье имя и броневик… С этим названием – это уже такая эклектика… Ну, если вы на стене нарисуете медвежонка, потом кто-нибудь подойдет и там же нарисует машинку. Это не будет вместе все. Прозвище "Умка" я получила в 86 году совершенно случайно. А группа получила прозвище "Броневичок" в 95 году. Тоже абсолютно случайно. И так оно и тусуется как-то. И уже переименовываться как-то вроде глупо. Тут эклектика ненамеренная. Это не то, чтобы сочетание хорошего пушистого медвежонка со страшной машиной для убийства. Нет. Это просто так получилось.
|
"НАШ НАРОД ДИКО ЛЮБИТ ПЕСНИ В ЛЯ-МИНОРЕ"
Антон: - Бывает ли такое, что какая-то песня вам надоела, а публике она очень нравится? Как тогда с ней поступаете?
- Бывает такое. Неоднократно. Я ее тогда перестаю петь. Каждый раз, когда публика просит меня ее спеть, я как-то отшучиваюсь. Иногда жестко, иногда мягче. А потом проходит лет 10, песня реабилитируется и ты уже можешь опять ее петь на новом каком-то уровне. Часто это касается не вполне верно понятых, более романтичных вариантов, как "Раскольников", например. Т.е. песня сама по себе смешная, а люди ее берут на щит, как какую-то декларацию о романтических чувствах. И вкладывают в нее что-то такое, чего ты особо-то и не вкладывал. И начинают под нее слезу пускать. Ты чувствуешь, что надо его как-то обшутить, высмеять, а это не получается. Наверно, поэтому оно застревает. Но люди дико любят песни в ля-миноре. Наш человек – его хлебом не корми, спой чего-нибудь в ля-миноре. Им говоришь: "Ребята, а закажите мне песни, любые. Я во втором отделении спою все, что вы захотите. Запишите на бумажках". Собираешь эти бумажки, и там идет подряд 10-12 песен однотипных, и все в ля-миноре. Любит у русский народ ля-минор. Ну, ничего не поделаешь.
Андрей: - Аня, если вы ощущаете, что концерт не удался - как справляетесь с соответствующим настроением?
- Это редко очень бывает. За последние несколько лет было, можеть, 2 или 3 раза. Это когда по-настоящему неудачный концерт, когда ты чувствуешь, что прожил жизнь зря. Никак не справляюсь. Вот так взять и напиться – это не мое, к сожалению. Иногда, конечно, даже может быть и нужно было бы. Но организм уже говорит: "Нет, давай не будем этого делать". Никак не справляюсь, как-то перетаптываюсь. Но я хочу сказать, что нет ничего лучше, чем сыграть хороший концерт, и нет ничего хуже, чем сыграть плохой. Сыграл хороший – потом еше несколько дней летаешь, как бабочка.
Валерий: - Скажите, планируете ли вы вернуться к серьезной научной литературоведческой работе? Вы в ней разочаровались?
- Я с самого начала не особо ею очаровывалась. И я знаю, что я не настоящий филолог. Я такой филолог трикстер - Баба Яга в тылу врага. Т.е. я каким-то приемам обучилась в свое время, причем даже не в институте, а из чистого обезьянства, читая каких-то интересных авторов, типа Тынянова, Шкловского. И из чистого подражательства, обезьянства научилась эти все приемы прикладывать к текстам, которыми я занималась. Мне так хорошо повезло, что я выбрала для занятий именно обэриутов – Хармса и компании, которые сами – не совсем писатели. Поэтому, по отношению к этим писателям быть не совсем филологом – это, как раз, довольно правильный ход. Что касается того, собираюсь ли я вернуться к этой деятельности, я могу с радостью и гордостью сказать, что я три года назад вернулась "к…", составила три книжки и с большим удовольствием уже больше не буду. Потому что, к счастью, неизученных обэриутов уже больше не осталось, и книжек не составленных. И я как-то больше не хочу, мне не нравится. А другие тексты мне изучать не особо интересно, я не в материале. Да и мне вообще больше нравится песни петь. Хотя, конечно, некоторые открытия чудные нам готовит просвещенья дух.
|
Лена: - А почему Вы начали изучать литовский язык?
- По чистому стечению обстоятельств. Моя мама обучалась на романо-германском отделении университета. В 49-ом году она закончила, и ее распределили в Литву преподавать немецкий язык. У нее там жил двоюродный брат. И он ей сказал: "Учи литовский, будет вторая профессия". Она выучила литовский, и это стала первая профессия. Долгие годы она проработала консультантом-переводчиком по литовской литературе в Союзе писателей. И меня с детства обучила и языку, и вообще – любить эту страну. Действительно, для меня Литва, как вторая родина. Я все время туда езжу, у меня там много друзей.
Валерий: - Здравствуйте, Анна. Как относится ваш сын к вашему творчеству, гастрольной деятельности. Чем он занимается?
- Вообще-то он по образованию социолог, поэтому особо ничем не занимается в последнее время. Кроме того, он очень хорошо пишет. И он все время что-нибудь пишет, но не всегда мне это показывает. Относится хорошо. Часто приходит на концерты, и каждый раз очень радуется по этому поводу. Причем, чем дальше, тем лучше относится, и тем ему интереснее. Он относился всегда хорошо, но как-то так сильно не врубался в то, что я делаю. Он мне говорит: "Мам, мы уже скоро одного возраста с тобой станем". И, действительно, по возрастной категории мы уже где-то с ним вместе находимся.
Валерий: - Когда он был маленький, Вы его брали с собой на гастроли?
- А когда он был маленький, я не ездила на гастроли. У меня же был большой перерыв в этой всей песенной деятельности. Когда он был маленький, я песни пела, но это было, в основном, в такой дружеской обстановке. Потом он учился в школе, все было хорошо. Я никуда не рыпалась, я сидела и писала свои бумажки. И только когда ему стало уже лет 14 и он стал взрослым и самостоятельным мужиком, я стала ездить на гастроли. У меня появилась группа и как-то я начала развивать эту часть своей жизни, а с филологией закончила. Не на гастроли, но мы с ним путешествовали много. И мне кажется, что на гастроли брать ребенка с собой – это отстой, конечно. Это очень утомительно. И взрослого-то не всегда возьмешь. Я очень многие гастроли строю под себя одну, мужиков-музыкантов не таскаю, потому что они просто не тянут такой режим. И это правильно, потому что режим совершенно бесчеловечный. Гастроли – 4-5 городов подряд, либо ночь в поезде, либо ты там ночуешь у друзей, день едешь на машине. Потом опять ночь в поезде. Т.е. ни минуты вообще не отдыхаешь нисколько.
Лена: - С сыном у Вас взаимопонимание? Или есть проблема отцов и детей?
- Нет, какие отцы и дети?! У нас особо и не было их никогда. Совершенно дружеские и человеческие взаимоотношения.
Эд: - А почему он тогда Вам не показывает какие-то свои вещи? Боится строгой критики? Или стесняется?
- Нет. Он вообще меня не боится. И не стесняется. Я иногда говорю ему: "Ну, покажи, что ты там за роман написал?". Он говорит: "Мам, тебе может жестко показаться". И он совершенно прав. Я жесткое не люблю. Мне может показаться сильно жестко.
Эд: - Один наш общий знакомый однажды на мой вопрос о том, как прошел концерт, ответил: "У меня всегда концерты всегда классно проходят. Когда трезвый – кайфно мне, когда пьяный – кайфно публике". А у Вас есть какие-то методы, чтобы на концерте было кайфно Вам и публике? Говорить не об алкоголе, а вообще.
- Говорить об алкоголе нужно, потому что алкоголь – это такая штука, оно вместе с рок-н-роллом очень хорошо сочетается. Другое дело, что когда у тебя много концертов, то этот алкоголь перестает действовать. И без него ты уже не можешь подняться на сцену, но кайфа нет. Т.е. ты механически как-то поднимаешься… ну, в общем, это тяжелая тема. Причем у меня толерантность достаточно низкая, масса тела небольшая, поэтому мне достаточно тяпнуть 100 граммов коньяку и я буду ходить ходуном на сцене. Меня мужики будут за хвост держать, чтобы я не улетела на потолок. Но все равно тяжело. Я не знаю. Это, как говорили здесь про секс, драгс – это очень похоже на любовь. Как? Один делает движение, другой отвечает, я что-то делаю, публика как-то отвечает, между нами создается какое-то такое напряжение, из которого вырастает такое тепло, которое уже для всех – и для меня, и для них. И оно дает ощущение такого ништяка и взаимного не-зря-времяпрепровождения. А когда стоит, как стена… Но это очень редко бывает. Т.е. ты играешь, играешь – и как в вату. Иногда такие концерты бывают, скажем, в Москве. Если ты играешь в будний день, то ты видишь полный зал друзей, ты видишь, что все пришли тебя послушать, но они настолько замотались за этот день или за эту рабочую неделю, что они просто не могут расслабиться. Они не могут, у них не щелкает внутри. И только где-то после середины концерта, начинается движняк. А до этого ты их тормошишь: "Ребята, просыпайтесь", а они не могут. Поэтому я избрала такую тактику, что я их не распихиваю ногами. Говорю: "Ну, хорошо, вы спите… Я вам стишки тогда почитаю". Начинаешь читать стишки, они постепенно просыпаются. А, ну все, проснулись, тогда - вперед! Как-то так…
Николай: - Раньше, в 80-х, рок-музыка воспринималась как протест. Можно было даже самые глупые слова спеть на определенных гармониях, на определенном драйве – и все, это уже был протест. Сейчас протест остался в какой-то мизерной доле. Музыка все больше переходитт в состояние развлекухи. Как Вы считаете, сейчас есть против чего протестовать артистам, рокерам? И есть ли вообще такие протестанты настоящие, а не показушные?
- Вопрос сложный и многоступенчатый. Отвечать на него надо правильно. Поэтому, отвечая, думать. А это довольно сложно. Безусловно, есть против чего протестовать. Потому что то, что происхоит – никуда не годится. С другой стороны, как я уже говорила, биться головой о стенку – только голову разобьешь. С третьей стороны, я верю в пассивный протест. В том смысле, что если ты не хочешь участвовать в происходящем каком-то дерьме, и вместо этого берешь гитару и поешь песню, не имеющую к протесту никакого отношения – это уже твой шаг, твой ход. И ты этим уже показываешь, что ты к этой всей ерунде не имеешь никакого отношения. Т.е. даже не показываешь, а ты просто перестаешь иметь отношение. И это даже не протест. Это отмена этих всех обстоятельств. Мы с сыном часто спорим на эту тему. Я говорю, что если пытаться с чем-то бороться, это значит, что ты ставишь себя на одну доску с этим явлением. Оно – тебя, а ты – его. И оно и ты - при деле. Отойди в сторону, и начни заниматься тем, чем тебе хочется. И ты увидишь, что этого всего не существует. Нет его. Ты не включаешь телевизор, и не включай. Чем ты меньше будешь его включать, тем ты меньше будешь видеть это мурло, которое там находится. Есть какие-то группы, которые себя позиционируют, как протестные. Я даже не буду называть, чтобы не рекламировать. Я скажу, что название является, например, аббревиатурой. И там ребята, они прямо так "воюют" с существующим, не побоюсь этого слова – строем, и с властью, и называют по имени каких-то властьпридержащих, и топотят ногами, и красят ногти в черный цвет, и показывают свои гнилые зубы. Мне кажется, что это настолько негодное занятие, тем более, что и тексты плохие, и музыка никуда не годится. И вообще ни к чему это все. Дурь это все. Не достойно человека. Мне так кажется. Самое обидное для какого-то явления – это когда его не замечают. Так вот мы их не замечаем, они нас не замечают. Ну, и прекрасно.
"НЕЦЕНЗУРНАЯ ЛЕКСИКА В ЯЗЫКЕ – ЭТО КАК ПОЛОВОЙ ОРГАН У ЧЕЛОВЕКА"
Таня: - Добрый день! Вы в своих песнях иногда используете ненормативную лексику. Для чего? Это стремление быть "ближе" к народу?
- Я думаю, что я не очень даеко ушла от народа. Смотря какой народ иметь в виду. Нет, нет никакого заигрывания. И ненормативная лексика употребляется не нарочно, не с целью кого-то эпатировать, и не с целью быть кому-то ближе и кому-то понравиться. Наоборот, когда я пою и вижу в аудитории пожилых людей или детей, или каких-нибудь цивильных женщин, которых это может оскорбить, я всегда думаю: "Ой, блин. Я запела песню, в которой слова такие есть… А что же делать?". А я считаю, что из песни слова не выкинешь, и что впадлу языком рулить. Язык сам рулит, он знает, где ему употребить ненормативное слово, нецензурное – говоря старым языком. Не надо специально выражаться на сленге, не надо специально материться, но если строка этого требует, то никуда от этого не денешься. Этого не избегали великие поэты. Пушкин, Бродский, Летов. Они спокойно употребляли ненормативные слова там, где это требовалось языком. А не то, что как некоторые, начинают просто петь матом и думают, что они сейчас самые крутые. Это детские игрушки. Это как дети матерятся в детском саду просто для кайфа. Ну, тоже имеет право на существование, но мне кажется, что это какое-то недостойное занятие. Я, как филолог, всегда говорю одно и то же, что нецензурная лексика в языке – это как половой орган у человека. Размахивать им не улице не надо, но пользоваться им необходимо уметь, иначе может получиться неудобно. Т.е. доставать это хозяйство в ресторане и на заседании кафедры может только последний идиот. Но не достать его в других обстоятельствах – может выйти очень неудобно. Поэтому пользуйтесь языком так, как он сам того требует. Язык – очень чуткая вещь.
Андрей: - Аня, как-то вы сказали, что вам не столь уж важно, хорошо ли ваш голос слышен со сцены - дескать, кому интересны слова, тот может прочитать их на буклете альбома. Но ведь русский рок опирается именно на слова!
- Я тысячу раз это говорила. Пусть русский рок опирается на любые костыли, которые ему нужны. Я настолько уверена в качестве наших текстов, что мне необязательно их выпячивать. Я даже скажу нескромно: свои текстов, потому что тексты пишу только я, музыку делаем мы все вместе. Я профессионал, я отвечаю за текст полностью. Большинство людей, которые называют себя русским роком до небес, и делают упор на слово и, прикрываясь этим, играют плохую вторичную, третичную музыку, мне их слушать совсем не интересно. Я их слушать не буду. А то, что я сказала это со сцены… Когда люди играют электричество, электрический концерт – бас, барабаны, электрогитара – все грохочет, я ору там что-то… И вдруг высовывается какая-то интеллигентная морда и начинает говорить: "Аня, плохо слышны слова". Ну что я могу сказать? Тут уже нецензурная лексика включается сама. Ну какие слова? Когда ты видишь шторм на море, тебе обязательно слова? Когда гроза грохочет? Когда ты идешь на концерт западной группы какой-нибудь, тебе что, слова эти нужны? Хорошо, если ты что-то расслышал, молодец. А в принципе, сейчас уже все по инетрнету знают все слова заране. Все слова везде висят. Знаешь припев – стой, ори, пой его. Надо тебе подогреться – выпей пива. Но на электрическом концерте говорить, что не слышно слова – это очень неуместно. И я пытаюсь это донести. Еще музыканты же расстраиваются, когда кто-то ломает концерт своим: "А! Не слышно слова". Поэтому я уже сама первая выпрыгиваю и говорю: "На фиг эти слова!".
|
Рита: - А среди наших русских рок-групп есть у Вас какие-то авторитеты? Кого Вы любите слушать?
- "Гражданская оборона". Ну, я ее не слушаю. Но для нас это авторитет. Я вообще по-русски ничего не слушаю. Там есть, что послушать. Есть еще некоторые люди, группы, которые не стыдно слушать. Потому что русский язык – это такая штука, с ним очень сложно. Его трудно петь. Очень многие вещи, которые можно произнести по-английски, совершенно нельзя произнести по-русски. Вся эта мерихлюндия, связанная с любовными отношениями – по-русски по-любому звучит пошло. Надо быть семи пядей во лбу, чтобы каким-то образом победить. Ну, в общем, это все сложная история.
|
Лена: - На английском поете?
- Очень редко. И только чужие вещи.
Олег: - Бывает такое ощущение, что Вы сходите со сцены после концерта, и не доиграли?
- Бывает.
Олег: - И как тогда быть?
- А никак. Ничего не поделаешь. Сейчас мы уже взрослые, поэтому относимся так: "Ну, не доиграли – в следующий раз доиграем". Это опять же, как в сексе. Ну, мало ли. Сегодня не получилось, завтра получится. Но были случаи по молодости, когда мы играли первый раз играли в Севастополе. Играли в ракушке. Ракушка – это открытая сцена на Приморском бульваре. Мы ее много раз арендовали и делали там большой бесплатный концерт. И вот когда первую ракушку мы играли, кто-то с кем-то не договорился и в девять часо электрик выключил электричество. Мы тогда еще выпивали нормально. Пошли, сели на какую-то лавочку, и еще часа два орали песни. Но у нас не всегда совпадает… Когда мы играем группой – я бы еще пела и пела, а ребята уже устали, потому что они тяжело физически работают. У них тяжелые инструменты. А мне чего? Я прыгаю, у меня гитара легкая. Я только не люблю заканчивать концерт: так, все, последняя песня – и до свидания. Я люблю, чтобы под конец всегда был какой-то тарарам. Чтобы конец был ударным, чтобы даже когда я играю одна, чтобы это был не конец, а финал. Чтобы это был праздник, фейерверк, чтобы все орали. Если этого не происходит, мне, конечно, грустно. А просто наш басист порвал сухожилие на левой руке. Довольно давно – 2 года назад. Все говорил, что у него рука болит. Потом пошел, проверил – оказалось, что порвано сухожилие и стали уже пальцы отниматься. Ему сделали сложную операцию. Все лето мы не играли. И всю осень тодже будем не играть. Я имею в виду группой. И мы, конечно, в шоке из-за этого. Барабанщик вообще остался, практически, без работы. Мы с гитаристом тоже играем только акустику. Ему акустику не очень интересно играть. Я поэтому забиваю себе эти бесконечные гастроли в одиночку, потому что мне же нравится ездить, петь. Некоторые говорят: "А че, так трудно с басистами? Найдите себе нового басиста". А я говорю: "Ты вот представь себе: твоя жена сломала ногу. И ты не можешь с ней в гости пойти, потому что жена сломала ногу. А тебе говорят, чего так сложно бабу найти? Любую возьми". Мы все-таки 15 лет проиграли. Как-то не хочется человека кидать. Поэтому мы сидим и ждем. Что после этого будет, я не знаю.
Эдик: - А бывало такое, что Вы испытывали на себе чувство зависти со стороны коллег по рок-цеху? И чему завидуют?
- Бывает. Завидуют, во-первых, независимости. И во-вторых, умению организовать просторанство под себя. Это всегда на сборниках случается. Допустим, идет фестиваль. Выхожу я и сбегаются сразу люди. Я отыграла и вижу, что они орут: "Давай, давай еще!". Я, допустим, играю еще 3 песни, и залезаю на чей-то сет. Ну, не в наглую, не на час. Но главное даже не то, что я задержала чей-то сет на 15 минут, а то, что я ухожу, и народ расходится. Остается 100 человек, фанаты этой группы. И, конечно, после этого в интернете пишут: "Вот, Умка, как всегда, распанахала свой сет на 1,5 часа". На самом деле, это не совсем так. Ну, так получается. И многие, особенно, из этого нового поколения, хотят, чтобы их любили. Они себя по интернету пиарят-пиарят, лезут-лезут, а народ их как-то не очень слушает. И вот они пишут: "Вот, попса от андеграунда". И начинают перечислять тех, кто без всякой попсы своими силами добились того, что их слушают. Им есть, что сказать. Смешно, но что делать!